Воровской орден
Шрифт:
Кто-то лишний раз чихнул. Кто-то ходит из угла в угол, мельтешит перед глазами. Кто-то поет, а кто-то плачет. Кто-то моется по нескольку раз в день. А кто-то не моется неделями. Вообще-то лучше жить дома. Но преступники начинают это понимать только здесь, когда уже поздно. И у них сдают нервы.
Надзиратель должен знать все виды членовредительства, так называемых мастырок. Сколько их? Если описывать от руки, занимает две общие тетради.
Ты знаешь, что можно затолкать себе в брюхо штырь и при этом не задеть ни одного жизненно важного органа? Что можно зашить себе рот и глаза и при этом не чувствовать острой
Знаю по работе в колонии одного рекордсмена. Проглотил, сточив острые концы, четырнадцать гвоздей-соток! Здесь один проглотил все домино. Я не поверил. Попросил попрыгать. Слышу, звякает! Их бы, маеты р-щиков, в Книгу рекордов Гиннеса.
Видишь, в каждой камере возле унитаза — дыра. Через нее идет тюремная почта. Толщина стены — около полуметра. Но это не беда. Газета сворачивается трубочкой, в нее закладывается записка. Команда в унитаз — как в телефон: примите малявку. Значит — записку. И вот уже торчит из стены конец газеты. В малявке — просьба прислать курево, наркотик (если удается получить с воли). Или распоряжение. Межкамерное общение идет круглые сутки. Только заделаем дыру — тут же начинают долбить другую. Призывы не содержать малолеток вместе с взрослыми и первосудимых с рецидивистами — в общем-то напрасны. Воздействие, как видишь, происходит и путем обмена малявками. Если уж на то пошло, эти столь разные категории заключенных просто нельзя содержать в одном здании. Но даже если они будут в разных…
Думаешь, это какой-то садистский каприз тюремщиков — устанавливать на окнах плотные жалюзи? Окно дает возможность устанавливать связь с камерами из другого крыла тюрьмы. Изготавливается арбалет. К стреле привязывается нитка. В условленный момент из разных камер запускаются стрелы, одна с каким-то грузом, другая — на перехват.
Если нужно что-то получить с воли, просто запускается стрела, к ней привязывается капроновая нитка, на которой можно перетянуть в камеру и курево, и наркотики, и даже небольшие емкости со спиртным.
Пресекать подобные фантазии — наша служебная обязанность. Но наша человеческая обязанность — относиться к этим фантазиям с уважением. Тогда только не будет взаимной злобы зэков и надзирателей.
Это на Западе надзиратели сидят перед телекамерами и наблюдают за тем, что происходит в камерах. У нас способ дедовский — через глазок. Но в глазок можно увидеть только то, что позволят заключенные. Когда им нужно что-то скрыть, они то полотенцем закроют, то подушкой. Или двое-трое стоят у самой двери, изображают оживленный разговор. А там, в глубине камеры, в это время могут с кем-то расправляться, кого-то насиловать.
Самые трудные камеры, конечно, те, где сидят малолетки. Планы захватов заложников, по нашим сведениям, разрабатываются чаще всего именно там. Канаты плетут там. Портачатся, то есть наносят себе татуировки, — там. (Хотя многие приходят испортаченными на воле). Все чудовищные тюремные традиции — там. Ложку ли, хлеб ли уронил — поднять нельзя. Если надзиратель этого не знает или не сжалится над пацаном, тот не выдерживает с голодухи — поднимает и становится «чушкой», парией, отверженным. Ведь и матери к ним не так уж часто ходят. Живут без передач, без подогрева. Поневоле поднимешь! Вот они, измученные сокамерниками, и становятся самыми опасными для надзирателей.
Не бывает порядка без порядочности. Это первое, что должен
Самый ответственный пост, конечно, в том крыле, где сидят смертники. Даже я не имею права в одиночку открыть их камеры и войти к ним. Запоры там надежные. Но ведь и смертникам терять нечего. Они все двадцать четыре часа в сутки думают, как бы им лоб зеленкой не намазали. Чем черт не шутит, вдруг да что придумают?! Представляешь нервное напряжение надзирателя, особенно ночью!
Где угодно можно в ночную смену прикорнуть, только не в тюрьме. Именно в это время совершаются преступления. Именно в это время, когда меньше вероятности, что кто-то помешает, совершаются покушения на самоубийство. А надзиратель несет за это персональную ответственность. Крики, стоны, истерический смех… На ночную смену, когда она утром расходится по домам, смотреть страшно. Такая на лицах вымотан-ность.
Для нервной разгрузки есть, правда, бильярдная. Но ты посмотри, что там постоянно перед глазами, на стене. Фотографии и фамилии склонных к нападению, побегу, самоубийству. Попробуй расслабься!
Вот и суди сам, можно ли любить эту собачью работу. В кабинете начальника финской тюрьмы обычно висят портреты его предшественников. Я смотрел на эти лица и думал: а чем кончают у нас на этой работе? Один умер от инфаркта. Другой спился. Третий уволен без пенсии. Кто знает, может, и меня ждет что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, как ни выкладывайся, портрет на стену не повесят».
В ОТРИЦАТЕЛЬНОМ БИОПОЛЕ
Мы привыкли считать, что в тюрьме хозяева — тюремщики. Сегодня это уже не правило. Какой-нибудь уголовный авторитет, если его не перевести в ту камеру, какую он укажет, такую бучу организует… Тюрьму трясет!
Мы привыкли считать, что тюрьма изолирует преступников. Но и это сегодня не так. Днем связь с волей еще кое-как пресекается. А ночью… Пришли-приехали друзья-подружки, посигналили фонариками, покричали, и началось!
Прогоняют — не уходят. «Мы ничего такого не совершаем». В самом деле, в каком кодексе записано, что такого рода контакт с тюрьмой — преступление? Но ведь в результате этих контактов тюрьма заряжается наркотой и спиртным, а значит, становится непредсказуемой. И потому сотрудники мешают, как могут. Одному недавно сломали в потасовке палец. Начали разбираться с тем, кто сломал. Оказалось, милиционер из Чечено-Ингушетии! Приехал подогреть дружков.
Тюрьма в центре города… Когда-нибудь будет изобретен прибор, который с большой точностью определит всю силу ее отрицательного биополя. Может быть, тогда нам станет ясно, почему на том же Западе тюрьмы давно уже строят далеко за городом, опоясывают минными полями. Ближе 50 метров не подойдешь, не подъедешь.
Говорим о решительной борьбе с преступностью. Но ведь эта борьба не заканчивается задержанием, следствием, судом. Она продолжается в тех же тюрьмах. И если уголовники чувствуют там себя так же нагло, как на свободе, если нет полной изоляции, значит, общество, вроде бы побеждая, на самом деле терпит поражение.