Воровской орден
Шрифт:
Третьим живым фактом стали свидетели кражи. Правда, ими были те, на кого раньше работала Зоя и кому она отказала в сотрудничестве, но суд не усмотрел в этом ничего странного.
Пять лет лишения свободы в колонии строгого режима!
Почему я поверил Зое? Прежде всего потому, что она по своей воле пошла на раскрытие своей тайной многолетней работы на «органы». Причем пошла, будучи не на воле, а в колонии. Она отлично сознавала, что ее ждет. Самое меньшее — всеобщее презрение, всеобщий бойкот. Самое большее — смерть от руки тех (или по их поручению), кого она сдала.
Зое верили даже те,
Ходатайство перед Верховным Судом Российской Федерации, честное слово, хотелось написать совсем не официальным языком. Мол, будем мужчинами, подчинимся логике, а не тому, в чем пытаются убедить материалы дела. Ведь невооруженным глазом видно, что стопроцентной веры «ментам» (ну как можно считать таких солидными свидетелями?!) быть не может. А коли так, то чего ради Зоя должна отбывать весь срок?
Заместитель Председателя Верховного Суда Российской Федерации сообщил, что оснований для пересмотра дела в порядке надзора не имеется…
ДВОЙНАЯ «РАСКРУТКА»
Начальник спецчасти симпатичная женщина, оглядев меня с ног до головы, процедила: «Одеть бы вас попроще. Не говорить, кто вы. Оформить кем-нибудь. Тогда бы вы все поняли до тонкостей». С этими словами меня впустили в Березниковскую женскую колонию строгого режима.
Догорал сентябрь. Гражданки в телогрейках и белых косынках грелись возле бараков под последними теплыми лучами солнца. Почти каждая — либо с сигаретой, либо с самокруткой.
Меня водили по зоне, как по зоопарку (всюду клет-ки-локалки), и рассказывали жуткие истории, которые рисуют вроде бы типический образ способной на все зэчки-рецидивистки.
«Представляете, освобождается, берет из детдома дочь и продолжает вести распутный образ жизни. За ночь принимает по семь мужиков. Дочь начинает возмущаться. Однажды утром мать подводит дочь к окну и говорит: «Посмотри на трамвай в последний раз». И сносит ей топором полчерепа…»
«Они же, когда освобождаются, если и выходят снова замуж, то только за судимых. И вот она ему говорит: «Я твоих ублюдков кормить не буду». Одному ребенку два года, другому — десять месяцев. Забивает их палкой, закапывает в подполье и продолжает спокойно жить в этом доме».
«Дети отцу говорят: «Не хочу, чтобы ты с этой тетей жил. Она злая». «Тетя» это слышит. И сталкивает девочку с пятого этажа».
«А другая залила в рот ребенку соляную кислоту».
По моей просьбе сопровождавшие иногда стояли в сторонке, и тогда я слышал от зэчек совсем другие истории.
«Впервые я украла, когда училась в третьем классе. Вытащила из сумки учительницы восемь рублей. Хотелось жвачки купить. Мать на жвачку денег не давала: говорила, что это вредно. Отчим меня колотил. Однажды я побежала на девятый этаж скидываться. Но меня соседи удержали. Я — к подруге. Босиком по снегу! Подруга говорит: «У меня есть знакомые проводники. Поехали куда-нибудь». Ее тоже дома били, унижали… Вот и доездились…»
«Я впервые
«Первый раз я украла в десять лет. Украла игрушку. Не было у меня игрушек, понимаете! Мать лишили материнства. Я сутками ходила голодная. Познакомилась с блатными. С ними было веселей. С ними, думала, не пропаду!..»
«Меня мать стала подкладывать под мужчин, когда мне было 12 лет…»
Подавляющее большинство сидящих здесь женщин остались без родительского присмотра и прошли детские дома, спецшколы, спецпрофтехучилища, колонии для несовершеннолетних. И если внимательно проследить, от чего к чему шла та или иная рецидивистка, то в самом начале этого пути всегда можно найти тень мужчины. То ли это отчим. То ли какой-нибудь блатной покровитель. Цыганок (а их тут немало) мужчины открыто принуждают воровать.
«Ищи мужчину!» — говорил я себе, листая то или иное дело или беседуя с женщиной в белой косынке. И не было случая, чтобы не находил.
— Что было до посадки? — переспросила Люда Но-сачева. — Господи, ну что там могло быть интересного? Не хотела учиться. Родители надеялись, что одумаюсь. А если нет, то за счет спорта поступлю куда-нибудь. Занималась легкой атлетикой, часто ездила на соревнования (объездила всю Среднюю Азию), прыгала в высоту. Уже выполнила норму кандидата в мастера спорта. Поездки по городам, без мамы и папы, гостиницы… И вот однажды встречаю одного человека. Ему 36 лет.
Почти вдвое старше меня. Первое время я его сторонилась. Слышала, что он вор. А потом стало льстить, что его боятся, что он имеет какой-то вес…
В этой колонии 1090 женщин, и только пятьдесят из них в возрасте до 30 лет. Не удивительно. Ведь женская колония строгого режима приравнивается к особорежимной мужской колонии. Здесь, как и там, содержатся только особо опасные рецидивисты. Многие из них (с перерывами) сидят по 15–20 и даже 40 лет. Среди пятидесяти молодых Люда Носачева — самая молодая. Особо опасная рецидивистка в 23 года. Рекорд!
— Мой друг и его компания… они казались мне сильными людьми, — продолжала Люда. — Для них все было возможно. Не хамы, воспитанные, культурные. Не знаю, как сейчас, а тогда наша молодежная среда стремилась жить в свое удовольствие. Ну а у «авторитетов» было самое главное для такой жизни — деньги, много денег. Подарки дорогие, прогулки на машине по вечернему Ташкенту, рестораны. Там моего друга знали и уважали. Он предлагал мне выйти за него замуж, но я боялась родителей. Они бы меня не поняли.
Потом я устала от его любви, развлечений и ничего больше не хотела. Он это почувствовал и предложил уколоться. Я согласилась. Ну и пошло-поехало. Когда он понял, что натворил, было уже поздно.
Потом его посадили за кражу…
Однажды у меня началась «ломка». Меня всю выкручивало. Родители не знали, что со мной делать. Куда они только не возили меня в ту ночь! Даже в роддом — заподозрили! Я кричала, плакала, просила отца помочь мне, но чем, я так и не могла сказать. Помню, отец спросил: «Может, ты сама знаешь, что тебе нужно?» Я так и не решилась сказать.