Воры в ночи. Хроника одного эксперимента
Шрифт:
— Странно видеть знакомого прежних времен. С тех пор, как я стал фашистом, это случается не часто, — сказал он с иронией, но без горечи. — Шимон мне о тебе много рассказывал, — прибавил он, разглядывая Джозефа с улыбкой, но очень внимательно.
— А мне он о тебе рассказывал мало, — ответил Джозеф.
Бауман заметил, что Джозеф улыбается не своей прежней, растекающейся по готовым морщинам улыбкой. Теперь это выглядело так, будто улыбка прокладывала новые дороги в складках кожи.
— Слушай, — сказал Бауман, — я хочу поговорить обстоятельно. Но прежде я должен повидать новых рекрутов. Может, и ты хочешь посмотреть? Это все ешиботники.
— Тебе будет интересно, —
— Пойдем, посмотрим на парней. Поговорим потом.
При виде ешиботников с пейсами, скользящих по улицам Иерусалима, что-то про себя нашептывающих и ничего вокруг не замечающих, с молитвенником в одной руке, тогда как другая касается стен, Джозеф испытывал легкое чувство неприязни. Иной восемнадцатилетний парень в коротких штанах и черных чулках, держась за руку отца, следует за ним как малое дитя. Иногда двое, взявшись за руки и натыкаясь на людей, как слепые, спорят о каких-нибудь схоластических тонкостях.
Джозеф и Бауман вошли в комнату со сводчатым потолком, служившую когда-то винным погребом. Зарешеченное окно, выходящее на задний двор, было загорожено мешками с цементом. Каждую ночь мешки приходилось класть и убирать снова. Этой утомительной работой занимались рекруты.
Комната освещалась керосиновой лампой, стоящей на каменном полу. Возле нее сидел на корточках молодой парнишка и читал, шевеля губами, книгу. При виде Баумана он осторожно сунул ее в бархатную сумку и вскочил. Его длинные пейсы болтались вдоль щек, как два штопора. Щеки были покрыта рыжеватым пушком. Черные чулки были завязаны над коленями веревками и морщинились на тонких ногах.
— Где Гидеон и двое других? — спросил Бауман.
— Пошли в тир, — ответил парень нараспев.
— Стой смирно, когда говоришь со мной, — сказал Бауман без раздражения. Парень подтянул плечи чуть не до ушей и стал похож на горбуна. Его толстые влажные губы пытались сложиться в подобострастную улыбку. Большие карие, как у эльзасского щенка глаза, выражали страх и преданность.
— Что ты читаешь? — спросил Бауман.
Парень бережно протянул ему бархатную сумку с вышитой золотом Звездой Давида. Бауман вынул из нее «Краткий справочник по оружию» — первый еврейский военный учебник, изданный организацией. Авторами его были Давид Разиель и Авраам Штерн. Книга являлась чудом лингвистической изобретательности, так как в иврите до сих пор не существовало слов для обозначения огнестрельного оружия и, конечно, не было слов для двухсот с лишним названий частей современной автоматической винтовки. Разиэль и Штерн приступили к задаче с энтузиазмом ученых и со знанием дела солдат. Кафедра лингвистики миролюбивого Еврейского университета оказала значительную помощь редакторам «технического» словаря. На темносиней коленкоровой обложке значилось единственными во всей книге латинскими буквами: «Напечатано в Женеве» — шутка, которую позволили себе авторы. Книга была напечатана в подпольной типографии еврейского квартала Старого города.
Бауман погладил справочник с нежностью книголюба, держащего в руках первое издание старой книги.
— Сколько ты уже прочел? — спросил он и резко добавил: — Я не сказал: «вольно».
Плечи парнишки снова поднялись:
— Можете проэкзаменовать меня, командир. Пожалуйста, какая страница?
— Ты хочешь сказать, что учишь книгу наизусть?
— Пожалуйста — какая страница? — повторил мальчик с самоуверенностью вундеркинда.
— Страница семнадцать, — сказал Бауман.
Мальчик провел пальцами перед глазами, и через несколько секунд
— …и дуло. Если предохранитель спущен и пружина под курком блокирует движение затвора, и если затвор недостаточно смазан, оружие даст осечку, — декламировал он.
Керосиновая лампа у ног отбрасывала увеличенную тень на стену. Тень раскачивалась, передразнивая движения мальчика, штопорообразные пейсы били его по ушам, как маятник.
— Достаточно, — сказал Бауман, быстрым движением взял свою винтовку и высыпал пули из обоймы на ладонь. Мальчик завороженно смотрел, подняв угловатые плечи.
— Держи, — сказал Бауман. Мальчик взял винтовку; он напряженно держал ее дулом вниз, слегка отстранив от тела. Внезапно Бауман ударил его по руке, винтовка упала на пол. Бауман отскочил назад, размахнулся и с силой ударил его по обеим щекам. Мальчик стоял, подняв плечи и не пытаясь защититься.
— Это тебя научит держать винтовку крепко, — сказал Бауман спокойно, — возьми-как ее снова.
Мальчик поднял винтовку с полу. Секунду соображал, как ее лучше держать, затем отступил на шаг, крепко прижал винтовку локтем к бедру и направил ее на Баумана. Его длинные желтые зубы впились в губу, в карих глазах зажглась искра. Казалось, что один этот жест нацеленного ружья что-то в нем изменил. Будто ток прошел от курка по телу, снимая скованность и придавая ему кошачью собранность и ловкость. Глаза мальчика сузились и пристально уставились на Баумана.
— Так-то лучше, — сказал Бауман.
Тут же тело мальчика расслабилось, к нему вернулась прежняя неловкость. Он вернул Бауману винтовку.
— Ну как? — спросил Бауман.
Парень сглотнул:
— Я заслужил это, командир.
— Вот именно. Можешь продолжать.
Он повернулся на каблуках и вышел в сопровождении Джозефа из комнаты. Парень, напряженно вытянувшись, провожал его взглядом, пока не закрылась дверь, и еще секунду после этого. Затем вздохнул, подтянул чулки, покрепче стянул над коленями шнурок и сел на пол возле лампы. Потом почесал в голове, неуверенно улыбнулся и вытащил книгу из сумки. Через минуту окружающий его мир исчез. Губы шевелились, тело раскачивалось, пейсы били по ушам, а дразнящая гигантская тень склонялась за его спиной в торжественном молитвенном движенье.
— Как тебе нравится наш дворец? — спросил Бауман, когда они оказались в его комнате. В ней также лежали цементные мешки, закрывавшие окна, а кроме них — некрашеный деревянный стол и три стула.
— Садись, — предложил он Джозефу и протянул пачку сигарет.
— Весьма эффектная обстановка, — ответил Джозеф, чувствуя, что взял неправильный тон, но не зная, как его изменить.
— Вся беда в том, — сказал Бауман, — что ты романтик. Так как ты этого стыдишься, то относишься с недоверием ко всему, что отдает романтикой. Затемненные комнаты и часовые на улице для нас — элементарная мера безопасности. Ты так привык не принимать себя всерьез, что даже с петлей на шее будешь твердить: «Это все игра».
Джозеф сидел, опустив голову, улыбаясь улыбкой больной обезьяны.
— Ты так хорошо меня знаешь и все-таки согласен принять в организацию?
— Не будь ослом, — заметил Бауман, глядя на него через стол.
Джозеф пытался взять себя в руки и не мог. Он так много ждал от этого свидания, а теперь чувствовал себя, как пришедший к зубному врачу пациент, чей зуб вдруг перестал болеть. Весь разговор с Бауманом показался ему ненужным, нереальным. Время от времени за стеной звучало приглушенное тарахтенье выстрелов, оно также казалось бессмысленным и как будто происходящим во сне.