Восемь минут тревоги (сборник)

Пшеничников Виктор Лукьянович

Аусма смотрела на это лицо, как завороженная.

— Постарайтесь вспомнить, о чем вы с ней говорили, — попросил командир, слегка наклоняя голову набок и покачиваясь с носка на пятку на слегка кривоватых ногах. — Поймите, Аусма, это очень важно. Вспомните, пожалуйста.

— Говори, Аусма, говори, не молчи, как ты не поймешь? — тормошил ее муж. — Господи, да налейте же ей чаю, она ведь больна, — внезапно заметил Солтас.

Аусма жадно припала к протянутой кем-то кружке, но слабые руки с подрагивающими пальцами почти не слушались, теплая безвкусная вода лилась через край. Все терпеливо ждали, пока она напьется, не произнося

ни слова. После чая она немного отдышалась, пришла в себя. Ей стало легче.

— Слушай, Аусма… — Солтас усадил ее на топчан, сел рядом. — Постарайся понять. Ты не должна была знать всего, иначе бы они легко выведали, чем занимается Велта, они это умеют. Знай: Велта сидит в комендатуре по нашему заданию. — Солтас оглянулся на командира, как бы спрашивая, можно ли продолжать, и тот кивнул. — Это я ее послал, я, теперь-то ты понимаешь?

Аусма шевельнула губами, машинально сказала «да», хотя до нее не доходило, как это ее Солтас мог послать Велту в этот вертеп, к эсэсовцам?..

— А теперь говори! — потребовал Солтас, переживая в душе, что вынужден мучить ее расспросами, вместо того чтобы уложить больную Аусму в постель. Но Велта могла сообщить матери нечто важное, не терпящее промедления. Свой отрядный связник должен был отправиться на встречу с Велтой только через три дня — таков был уговор.

— Она говорила, что из Лиепаи прислали карателей, скоро они будут у вас. Большой отряд, Солтас.

— Ясно. — Солтас нахмурился. — Что еще сказала тебе Велта? Что?

— Она назвала какого-то инженера. Какой-то Шпак или Штак. Рудольф Шта… Нет, не вспомню.

— Штамме? — подсказал командир твердым голосом, и Аусма снова неотрывно стала смотреть на его веснушчатое осунувшееся лицо, зеленые усталые глаза, прикрытые покрасневшими веками.

— Кажется, так, не помню…

Командир и Солтас переглянулись, о чем-то неслышно заговорили, пока Аусма, отдыхая, сидела на топчане. Потом Солтас повернулся к ней, глубоко, переживая за жену, вздохнул.

— Аусма, — тихо сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Мы с тобой прожили долгую жизнь. Во всем ты привыкла полагаться на меня, и я ни разу тебя не подвел, ведь так? И теперь я, твой муж, говорю тебе: Велта перед тобой ни в чем не виновата. Ни в чем. Аусма, я не знаю, увидимся ли мы еще, на войне всякое бывает, но тебе нужно вернуться т у д а. Так надо.

Аусма молча смотрела на мужа. Взгляд ее выражал покорность и непонимание, глаза беспомощно, с детской доверчивостью блуждали по сосредоточенным лицам мужчин.

— Ты меня гонишь, Солтас?

— Тебе необходимо вернуться, — твердо повторил он. — Так надо. Никто не должен знать, что ты была у нас. А если что — скажи, мол, ходила в лес за хворостом. Ты все поняла? Тогда иди.

Аусма встала, слабо обняла мужа на прощанье и в сопровождении двух партизан вышла.

Уже в телеге, лежа на мягком пахучем сене, она коротко задремала. Недолгий сон вернул ей силы, и она смогла привести в порядок мысли. Кто знает, думала Аусма, может, Велта действительно ни в чем не виновата? Солтас не внял ее тревожным словам о дочери, будто не слышал их вовсе. Пораженная этим, Аусма запоздало спрашивала себя: как же так? Неужели Солтас так ничего и не понял? Совсем одичал в своем мрачном лесу, вон как оброс, отощал, ни ухода за ним, ни ласки…

Равнодушно глядела она на редеющий лес, тишину которого нарушал лишь скрип тележных

колес да шуршание мягкого сена, и все думала, думала, думала…

На рассвете двое провожатых остановили телегу: лес кончился, дальше ехать нельзя. Они дали Аусме топор, приладили на спине жидкую вязанку сушняка и пожелали немолодой, явно больной женщине счастливого пути и скорейшего выздоровления.

Шатаясь, Аусма побрела по извилистой тропинке в обратный путь. Ее вязанка еще долго вздымалась и опускалась меж высокой поздней травы, слегка тронутой янтарной желтизной осени…

Дома Аусма бросила на пол топор и намявший спину сушняк. Дом был выстужен за ночь, однако развести огонь у Аусмы уже не было сил. Не успела она прилечь, как в комнату без стука ворвался Руттенберг. Следом за ним два эсэсовца с автоматами наперевес застыли у входа.

— Встать! — крикнул Руттенберг.

Сгорбившись, Аусма с трудом поднялась на ветхой кровати, пошарила ногами по полу, отыскивая калоши. Эсэсовец шагнул от порога и дулом автомата толкнул ее под ребро. Придерживаясь за спинку кровати, Аусма наконец встала.

Она не произнесла ни звука, и Руттенберга это разозлило. Он прошелся по комнате. Внезапно остановился, с любопытством разглядывая что-то на полу. Потом нагнулся и поднял кольцо.

— Золото? Хм! — Он усмехнулся. — У тебя золото под ногами, а ты сама собираешь хворост? Ты не можешь попросить, чтобы другие сделали это за плату, раз у тебя так много золота?

Руттенберг крутил на мизинце узенькое колечко с розовым камешком и едва не мурлыкал от удовольствия. Мнился ему в этом слегка поцарапанном колечке некий знак, поданный матери Велтой.

— А ты ведь уходила без топора. — Руттенберг носком сапога брезгливо поворошил хворост. — Кто тебе его одолжил? Или ты не помнишь? Отвечай!

— Это мой топор, — с усилием сказала Аусма. — Я брала его из дому.

— А зачем в доме нужны два топора? — вновь спросил Руттенберг вкрадчивым голосом.

Он взял со стула пустую рамку без фотографии, надел ее на палец и тоже покрутил, словно кольцо.

— А где же фото, фрау Аусма? Еще вчера оно было в этой рамке. Ты же не сожгла его? А может, ты брала его с собой в лес? Отвечай, старая ведьма! У кого ты была, с кем встречалась? Отвечай!

Аусма молчала. Совсем иные, далекие от всего происходящего мысли занимали ее. Руттенберг почувствовал эту ее отстраненность, сквозь которую — он это знал по опыту — сейчас ему не пробиться.

— Увести! — приказал он эсэсовцам, и двое солдат грубо, не церемонясь, поволокли ее к машине.

В машине у Руттенберга созрело решение. Из этой истории он сделает хороший урок для других жителей, пусть видят, что бывает за связь с партизанами! Он помнил, что отец у себя в Штеттине никогда не упускал случая дать урок рабочим, если бывал подходящий повод. Это действовало лучше уговоров. Нет, его, Руттенберга, не обманешь. Ведь неспроста же он подсунул Велте фальшивый документ о прибытии в Лиепаю большого карательного отряда: это должно было подстегнуть Велту. Она узнала тайну и стала искать пути передачи «ценной» информации. Поэтому так смело, испросив разрешения у Руттенберга, зашла к матери — якобы для того, чтобы справиться о ее здоровье. Руттенберг и поездку устроил специально для Велты, выбрав именно такой маршрут, чтобы не проехать мимо дома старухи. Он не сомневался: Велта зайдет к матери. И не ошибся.