Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы
Шрифт:
Тут была тайна, в которую дед меня пока не посвящал…
Я догадывалась: старик, боясь, что сляжет, ничего другого сделать не мог как только приучать меня понемногу к самостоятельности. Я ж делала вид, что болезни его не замечаю. А он кашлять старался тише, чтобы ночами меня не будить: заботился обо мне… Но когда они со Штольцем перешептывались по-немецки, кипела против них почти одинаково.
Случилось так: только меня дед снарядил на базар, явился к нему Штольц. Вот и выходит, они меня спроваживают по сговору. Ганс попросился пойти со мной, однако гауптман на него цыкнул и велел
Как ни была я наивна и неопытна, сообразила: мой старик этих двух фрицев к себе приручал.
И вскоре подтвердилось.
…В воскресное утро отправилась я на базар. Маршрут мне был известен. Старик велел купить, если будут, десяток яиц — и обратно. Только вот денег не дал: советские деньги по тому времени не принимал никто — власти запрещали. А марками немецкими старик не разжился. Да их в Кущевке почти и не знали. В Ростове, в Армавире — в больших городах марки действовали. А с чем я пошла? Понесла вязку лука и коробок спичек. За эти товары, как предполагал дед, мне дадут десяток яиц.
Я шла, поглядывая по сторонам. Была в ватнике, повязалась платками. Дед перетянул — все равно как девчонку — концы полушалка вокруг талии. От этого мне было не по себе, и я, только свернула за угол, перевязала по-девичьи.
На мостовых — а ближе к базару улицы были мощены булыжником — зияли засыпанные мусором воронки от бомб или снарядов.
Из окон домов, где еще остались жители, на меня поглядывали. Наверное, знали, кто я. Или так мне казалось? Нет, скорей всего, знали. Забыла рассказать: хоть наша улочка считалась далекой, люди нарочно приходили смотреть, не покажусь ли во дворе: что, мол, за внучка у этого сукина сына Тимофея. По пути к базару в меня пацаны из-за калиток швыряли раза два камнями. Обидчики мои улюлюкали, а я молчала. Что оставалось? Не стрелять же в них из пистолета. Дед, помните, говорил: «Радоваться надо, когда тебе в рожу плюют. Я холуй, ты холуеныш». Нет, я радоваться была не способна. Бежать хотелось, припустить со всех ног. Куда? Это неизвестно. Одно знала: чем меня как немецкую шавку будут убивать свои, лучше уж пусть убивают враги как комсомолку.
Тяжело промаршировал комендантский взвод. Зеленые шинели, пилотки, широченные кирзовые сапоги. У солдат лица скучные, нисколько не бравые. После того как дед меня признал, он кое-что разъяснил:
— Нечего, Женюшка, рассматривать солдат, в них для нас интереса нет. С винтовками — значит, комендантский взвод. С автоматами — это резервная часть; этих тоже водят по улицам; тут батальон стоит. В темных шинелях — охранные подразделения СД. Вряд ли встретишь. Они за линией железной дороги охраняют громадные склады, как я понимаю — боеприпасы и запчасти; в то место и с нашими полицейскими пропусками ходу нет — любого и каждого, пусть даже ребенка, срезают автоматным огнем. Уж сколько раз я просил наших, чтобы послали бомбардировщики, но пока, надо полагать, находят преждевременным…
На базаре — длинные столы. Местные продают овощи, вернее, меняют на разные шмотки у эвакуированных горожан, которые тут застряли. Кое-где в бочонках кислая капуста и огурцы. Две или три тележки с картофелем, с морковью. В молочном ряду сметана в глечиках, топленое
Я спички держу напоказ, на мне висит вязка лука, но никто пока не зовет, к товару не приценивается. Хотя на базаре луку ни у одной бабы не было. Не знаю почему. Или его тут, в станице, сажают мало, или немцы отбирают.
Брожу тихонечко меж рядов. Ходят еще с брюками, с кофточками, с шапками пожилые горожанки. Одна из них не с хозяйственной сумкой, а с портфельчиком. Худенькая, похоже — интеллигентка.
Вдруг вижу: бегут полицаи в черных шинелях. Они не бегом бежали, а быстро шли, торопливо и остро вглядываясь в лица. Впереди всех маленький, шустренький, белобрысый, с крысиными глазами. Полупьяные глазенки так и шарят по каждому. Думаю, сейчас эту, с портфелем, ухватит. Нет, ее оттолкнул и прямо ко мне:
— Откуда спички?
Отвечаю как ни в чем не бывало:
— Привезла месяц назад из Ростова.
— Где живешь?
— У дедушки Тимофея.
Подошли и другие полицаи. Один здоровый бугай, на рукаве нашивка.
Малый, который со мной говорит, крысиная мордочка, спички выхватил, а меня все общупывает. Не дал опомниться, за пистолетик схватиться. Раз — и засунул руку во внутренний карман. А там граната. Задержалась рука в моем кармане и тут же появилась снаружи… пустая.
Я повторяю полумертвыми губами,:
— Господин полицай, пан полицейский… Господин полицай, пан полицейский…
— Цыц, малявка. Надо молчать, когда тебе обыск делают! — Стал хохотать перед своими: — Ну и внучка у деда: доска и два соска. Ха-ха-ха… Ладно, луком торгуй, а спички воспрещены.
Тем дело и кончилось — ушел. А с ним и другие.
Тут только я по описанию деда сообразила: это был Сашко. Он на меня кинулся первый, чтобы другие не тронули… Вполне возможно, спасал эту женщину, отвлекал внимание.
Я хотела уйти, но понимала — сразу нельзя. Женщина тем временем как растворилась. Вот молодец, будто опытная разведчица.
Смотрю — прямо передо мной у кадушки с капустой немецкий солдат-отпускник на прогулке. Он засовывает в капусту пятерню, тащит, пробует. Видно, не понравилась — плюнул прямо в кадушку. Другой немец палец засовывает в глечик с топленым молоком. Накручивает коричневую запекшуюся пенку, сует в рот, обсасывает, а сам, толстая харя, ржет полным голосом: понимает, что делает.
Все молчат, и я молчу… Как меня ноги держали?
Что же я в то базарное утро сумела узнать? Немало. Да и Сашко не подвела.
Вечером к калитке нашего дома подошла та самая женщина с портфелем и, увидев меня, сказала:
— «Темна ночка».
Это был пароль. Я ответила:
— «Оттого и голова болит».
Это был отзыв.
Она приехала из Краснодара поездом, чтобы тайно встретиться с гауптманом Штольцем.
Пока гауптман не пришел, приезжая попила чаю, пошушукалась с дедом, потом и меня позвала: