Восемь сказок про Владимира Путина

Друва Марис

– Ты можешь напиться воды? – спросил режиссер.

– Да, – просто ответил Володя.

– Вода очень холодная и очень прозрачная. Ты сможешь выпить очень холодную воду?

– Да, я смогу пить очень холодную воду, – очень громко и уверенно ответил Володя и стал пить. Как и прежде, когда он смотрел в колодец, ему стало страшновато от того, насколько все же эта вода была прозрачной и обжигающе холодной. И все-таки Володя пил, и пил бы еще, но режиссер велел остановиться.

– Ты сможешь держать ведро одной левой рукой, а правой умыть лицо, пригладить волосы, поплескать себе на грудь?

– Да, я смогу, – снова громким и

уверенным голосом произнес Володя и стал выполнять задание режиссера. Это было почти то же самое, что прыгнуть в холодный омут, однако мальчик, стиснув зубы, мужественно проделал все это. В этот момент ему показалось, что теперь он один сражается за всех и своей выдержкой отвечает за всех остальных, которые стоят вокруг и смотрят только на него.

– Стоп! – крикнул Тарковский, но Володя, увлекшись, все продолжал плескаться и остановился лишь после третьего «стоп». Ведро уже было почти пустым. Тарковский, подойдя, взял ведро и начал медленно-медленно лить оставшуюся воду на землю, показав: пусть Володя попеременно подставляет под струйку то одну, то другую ладонь. Когда ведро опустошалось, режиссер снова кидал его вглубь колодца, опять руками чутьчуть притормаживая барабан и позволяя цепи размотаться до конца. Потом он ушел на прежнее место и встал за камеру, рядом с Юсовым.

– Посмотри в колодец, – велел он Володе. – Кукушку сможешь услышать?

– Где? – глядя в колодец, спросил Володя Путин. Он уже напрочь забыл прежние страхи, когда боялся даже вздохнуть, и теперь из глубины колодца полетели, понеслись наверх звонкие, громкие и немного пугающие «Где, где, где?..». Эхо несколько выпрямило Володю, и он, глядя на режиссера, переспросил еще раз:

– Где кукушка?

– В России, – ответил Тарковский. – Смотри туда, вниз, и сумей услышать кукушку там, в глубинке, в России.-

Володя медленно нагнулся к колодцу и долго смотрел туда, в невообразимую глубину, в которой где-то там, в недосягаемой дали, глухо и отчетливо падали непонятно откуда капли воды. И точно так же, как во время происходившего здесь, наверху, с этим царем и Екатеринбургом, этой странной установившейся вдруг тишиной, незабываемым лицом Эйжена и странными словами осветителя и мелким звоном дребезжащего ведра, Володя опять ничего не понял. Только почувствовал, что именно сейчас происходит что-то большое и значительное, могущее преобразить жизни многих людей, и его, Володи Путина, жизнь тоже.

Володя вдруг почувствовал этого хрупкого, упорного паренька, Бондарева, упрямого парня, от которого зависят жизни многих сотен и тысяч взрослых уже людей. Жизни взрослых, зависевшие от маленького упорного разведчика Вани Бондарева.

– Ты можешь услышать кукушку? – будто издалека донесся до него голос Тарковского, и Володя быстро ответил:

– Да! – потому что другого ответа здесь просто не могло быть. И в этом поединке нужно было побеждать.

– Да! – повторил Володя, и эхо вторило ему: «Да, да, да!» Колодец как бы подтвердил сказанное. Эхо больше не пугало, и Володя все продолжал глядеть в необъятную глубину.

– Тогда услышь кукушку и скажи об этом маме.

Володя выпрямился, взглянул на Тарковского и спросил:

– Где мама?

– Прямо напротив тебя. Я – твоя мама. Смотри на меня и говори: «Мама, я кукушку услышал».

Володя смотрел на режиссера по имени Андрей Тарковский. Худой, угловатый, запыленный. Надо пойти с ним вместе и победить, думал Володя. Вот это

и есть вкус победы. Почти ничего непонятно, но сердцем он чуял: происходит что-то очень важное, огромное и значительное. Что-то, что в жизни может больше и не повториться. Главное – не испугаться. Надо сделать лишь одно – победить.

Володя опять перегнулся через край колодца и снова смотрел вниз. Кукушка все не появлялась, но Володе сейчас очень важно было подумать о маленьком белом песике, Белобровике, который сейчас идет куда-то вдаль. Он смотрел в глубину и все вспоминал собачку, которую прогнали. Но ведь у Белобровика дома остались папа, мама, братишки и сестренки, которые наверняка надеялись, что их Белобровик будет сниматься, что вернется домой с хорошими новостями, обрадует известием, что его утвердили на какую-нибудь, пусть крохотную, роль. Вся его семья тогда порадовалась бы за него. А сейчас он вернется изгоем, и вряд ли его сердечко сильно утешилось от того, что он, Белобровик, смог произнести оправдательную речь в свой адрес, что создал на площадке такую странную, волную- щую тишину.

Володе вдруг стало невыразимо жаль песика, с которым они дружили. Собачки больше нет, кукушка тоже не кукует, и стало Володе тоскливо, грустно и одиноко. Настал миг, когда следовало поднять голову, посмотреть на режиссера и сказать: «Мама, я кукушку услышал». Но как тут скажешь что-нибудь, когда до слез жаль ушедшего Белобровика? Поэтому Володя смотрел прямо в глаза режиссера, глаза которого, в свою очередь, ждали от Володи текста, поэтому мальчик начал:

– Мама, я… – и запнулся. Он чувствовал, что вот-вот расплачется из жалости к прогнанной собаке. Но чтобы кто-нибудь видел Володины слезы – да никогда! Ни-ког-да! Ни в жизнь! Володя стиснул зубы, сжал губы и молчал. Пусть его спрашивают о чем угодно, пусть говорят, что хотят, он не скажет больше ни слова. Он выстоит!

Молчание все затягивалось, и все это время Володе пришлось выдерживать цепкий взгляд неотрывно следившего за ним Тарковского. Юсов дотронулся до плеча режиссера, наклонился к нему и прошептал:

– А парнишка-то очень эмоциональный.

Володе удалось расслышать сказанное оператором. После этих слов Тарковский перестал в упор смотреть в Володины глаза, а стал его изучать внимательнейшим образом – с головы до пят. Чтобы получше рассмотреть, он даже отошел от колодца. Исследование он начал с выгоревших на солнце вихров, а завершил на босых, запыленных пальцах ног. Затем его взгляд так же медленно пополз вверх, на сей раз не дойдя до волос, а остановившись на глазах.

– Ладно, ты ступай пока, – медленно произнес он и даже указал рукой, куда именно Володе идти. – Ты ступай, но запомни весь текст, который тебе потом надо будет сказать: «Мама, я кукушку услышал».

Володя, натянув рубашку, отошел и лег под тем же самым деревом. И лежал он совершенно так же, как и прежде: руки под голову, голова упирается в ствол, нога на ногу. Даже травинку он жевал все так же – вот только Белобровик больше не подбежит, не упрется лапой в Володину коленку и не начнет в сотый раз рассказывать про своего дедушку, царя и Екатеринбург. Он ведь уже ушел. Володя наблюдал, как к колодцу подводят других мальчишек, как просматривают, пересчитывают птиц, как работают на площадке кошки и как скачут вдали кони. Казалось, работа над фильмом спорится, приближалось уже время пополудни, и вот – новое происшествие, и опять в связи с собакой.