Восемь тетрадей жизни
Шрифт:
Улитка, молча ползущая по склону времени вверх, оставила радужный след на древней земле. И тихо, не бурно, без пены, стекающая со склона ясная вода не смывала ничего из памяти. Только проясняла ее.
По всей Романье расставлены, развешаны, построены знаки любви Тонино Гуэрры к своей земле. Все они исполнены высокого искусства, вкуса, достоинства и скромности. Они не кричат и не требуют внимания. Их узнаешь внутри себя и обнаруживаешь не просто уместность, а необходимость в этом прекрасном ландшафте.
— Надо сделать
На самом деле замечательные книги с работами Гуэрры есть, но Лора переводит ему мои слова, и что вы думаете, он говорит? Вот именно:
— Феноменально!
Город Башия не так уж велик. В нем одна улица и человек пятьдесят жителей, которых мы с Джанни не видели. Мощеная дорога ведет на вершину холма, где высится одинокая сторожевая башня. Темные облака висят низко, как потолки в домах Корбюзье.
Джанни отодвигает замшелое бревно шлагбаума. Похоже, что здесь давно никого не было. Пустынно и ветрено наверху. Вершина пирамиды крыши городского собора ниже уровня холма. Далеко за ущельем еле видна маленькая деревня — четыре-пять домов, сложенных из старого камня. «Там когда-то жил Тонино», — догадываюсь я по сурдопереводу Джанни и оглядываю холм, на который мы взбираемся. Никаких признаков Гуэрры не вижу.
— Сюда! — Джанни ведет к башне.
Там с четырех сторон, почти замаскированные складками земли, раскатались на газоне рельефные керамические «ковры».
Я лег на землю, чтобы с высоты взгляда кузнечика попробовать совместить пластические формы «ковров» с окружающим миром. Родная деревня Гуэрры масштабно вписывалась в абстрактные фигуры одной композиции, пирамида церкви выглядела частью другой. Кузнечик был бы доволен. Сухая трава, хвойные иголки, опавшие листья приручили «ковры» к природе.
«Можно, оказывается, украшать землю, не унижая время?» — наверное, хотел сказать Джанни, но я бы все равно не понял, поэтому он спросил:
— Bene?
ФОНТАН «ИСТОЧНИК МОЛИТВЫ»
Полдюжины кошек лежали на диване и на огромном добродушном ротвейлере Бабе, которого подарила вдова Микеланджело Антониони.
Тонино ждал нас в кресле при полном параде.
— Пойдем, я покажу тебе «Источник молитвы».
До обеда полчаса. На обед тоже опаздывать нельзя, поэтому мы торопливо поднимаемся в студию-кабинет. За время нашего с Джанни путешествия Тонино нарисовал чудесный лист. Каждый день в свои восемьдесят восемь лет он встает в 7 часов и после завтрака рисует. Или пишет. Каждый день новая картина или текст.
Сегодня появился и большой, с выпученными как у рака глазами барашек. Принесла его керамистка, работавшая по эскизу маэстро.
— Феноменально! — говорю я.
— Belissimo! — обманывает мои ожидания Тонино, он лезет в папку и достает несколько рисунков и чертежей фонтана. — Мы возьмем их, когда поедем
— Тонино! Я знаю место, где должен быть построен «Источник молитвы»! В Калязине на крохотном островке торчит колокольня от затопленного Рыбинским водохранилищем Калязинского монастыря, а Мологский монастырь, описанный крестьянским архимандритом отцом Павлом Груздевым, одиннадцать лет просидевшим в лагерях и ссылке, вовсе ушел под воду. Но они есть. И память о них не ушла. Можно сделать копии затопленных монастырей и церквей и поместить на дно твоего «Источника молитвы» — в колокольне. Это будет точно.
— Возьми чертеж. Я тебе расскажу сон.
Сон Тонино Гуэрры.
«Я проснулся от своей улыбки.
Я ходил по Москве, городу, который стал моей столицей.
Я видел на улицах и площадях знакомые предметы („Можно так сказать? — спрашивает Лора. — Может быть, предметы искусства?“), которые окружают меня здесь.
Я видел там фонтаны, которые сделал в Романье.
И мне показалось, что Москва от этого стала еще ближе и прекраснее.
Но, наверное, я не должен об этом говорить.
Я должен надеяться, что кому-то, живущему в Москве, приснится тот же сон».
РОДОМ ИЗ САНТ-АРКАНДЖЕЛО
В 1984 году Тонино и Лора переехали сюда из Рима. Ему захотелось вернуться к своим началам.
— Представляешь, отец и мама Тонино возили фрукты на повозке отсюда в Пеннабилли, а оттуда — лес и уголь. Тонино, маленький, шагал с ними пешком. Он был младшим в семье. Мама Пенелина носила его одиннадцать месяцев. Ей было сорок семь лет, и она родила его с волосами и отросшими ногтями. Доктор Малагутт сказал: «Дайте ему немедленно печеное яблоко».
Лора повествовала о старой истории, словно она произошла вчера. Мы сидели в кафе, которое некогда принадлежало сестре Тонино. Сестра любила сладкое, но страдала диабетом и ослепла, после лечила людей прикосновением. Так ей казалось. Она продолжала есть торты и умерла.
Другая сестра — математик, первая в Италии села на мотоцикл. — Лора посмотрела, произвело ли это на меня впечатление, и добавила: — И на машину.
Брат владел птицефермой, и дом, у которого мы сидим, был его, но потом он обанкротился, и Тонино купил два верхних этажа. А кафе продали.