Восемнадцать дней
Шрифт:
— Переночуем здесь? — спросил Пауль. Он вспомнил пожарища в городе и недоуменно воскликнул: — Пожары меня встретили сразу, как приехал!
— Это их последняя ставка, — устало вздохнул дядя. — Меня удивляет лишь одно — Рукэряну… явное несоответствие.
Пауль давно хотел подробнее расспросить о том, что случилось с этим доктором Рукэряну, потому что в скупых словах дяди он слышал не только недоумение и горечь, но и какую-то смутную надежду, что в запутанной судьбе доктора не все выяснено, много непонятного, в чем надо разобраться.
— Что, неужели он был настолько
— Оставь, — прервал его дядя, — это действительно запутанная история… Мне даже страшно подумать… — Он глубоко вздохнул. — Кое-что ему не понравилось, это правда, многого он не понимал. А я разве все понимаю, разве я всем доволен? Я думаю, что таких людей нет. — Дядя замолчал, но чуть спустя добавил: — Но главное то, что он был заодно с нами… Он не раз говорил мне это. Вот потому-то не понимаю… Или возможно, что… — Дядя зашептал, словно боялся громко говорить: — Ходили слухи, будто бы листовки и письма, распространяемые от его имени, фальшивка, подделка…
Из другого угла помещения раздался голос:
— Он был порядочный человек…
Оба вздрогнули. Пауль вскочил.
— Кто там?
— Я тут укрылся от дождя… Это я, Василе Присэкару…
— Какой Присэкару?
— Из Хойцы.
— Ах, из Хойцы, — спокойнее вздохнул дядя.
— Ну да… Войку меня просил заехать в Секу, дело есть…
— И ты притаился, чтобы узнать, о чем мы говорим, эх ты… — рассердился дядя.
— Я не знал, — в замешательстве пробормотал Присэкару. — Я боялся, не воры ли, не враги ли…
Дядя рассмеялся.
Присэкару чиркнул спичкой. Потрескивающий язычок пламени осветил его худое, суровое лицо.
— Я тоже слышал о господине докторе, — понизил он голос. — Мне рассказывал недавно Ион Абабей из нашего села, вы его знаете, тот, что живет около мельницы. Он дезертировал с фронта в тысяча девятьсот сорок третьем году, жандармы чуть было не схватили его в Бухальнице и не расстреляли. Нашли, говорит, в овраге бумажник с документами; бумаги, правда, уже были попорчены дождями, сыростью… Позвали его, доктора, значит, к больному операцию сделать, ну, а потом уже не знаю, что потребовали от него, он отказался…
Несколько минут помолчали. Слышно было, как вода стекает с крыши.
— Когда школы откроются, господин учитель? — поинтересовался Присэкару.
— Вероятно, скоро.
— Двое у меня, не хотелось бы, чтобы время теряли…
Он возился с огнем, стараясь раскурить отсыревшую цигарку.
Глухой и отдаленный грохот, похожий на орудийный залп, докатился до них. Пауль приоткрыл дверь. Прислушались напряженно, не двигаясь. Больше не слышно было никакого шума. Только дождь продолжал барабанить.
— Вроде поредело, — заметил дядя.
Присэкару поглядел на небо.
— Через десять — пятнадцать минут кончится, — подтвердил он.
Дядя отвязал лошадь.
— Поедешь с нами? — спросил он Присэкару.
— Поеду, — кивнул Присэкару и отправился за своей лошадью, привязанной к столбу за бараком.
В Секу они добрались за
— Ну, я пойду, — собрался спустя какое-то время Присэкару.
— Отдохни еще, — предложил ему дядя, но Присэкару отказался:
— Ждут меня… — Он поискал, чего бы закурить. Дядя принес ему из дома сухую сигарету. — Будет ли наконец хорошо, господин учитель? — спросил он.
— Должно быть… — задумчиво ответил дядя.
— А когда, господин учитель? — продолжал расспрашивать Присэкару и жадно затянулся.
Помолчали.
— Что они вытворяют в лесах, что с людьми не поделили, господин учитель? — снова спросил Присэкару.
Дядя взял его за локоть.
— Пойдем посидим немного. Выпьем цуйки… Все равно этой ночью не скоро заснем. — Они поднялись на веранду. — В шкафу есть бутылка, Пауль.
Пауль нашел бутылку, захватил несколько стаканчиков, хлеб, брынзу. Чокнулись, выпили. Присэкару зло выдохнул:
— Чего это господин Винтилэ старается заморочить нам голову? Сбивает с толку людей… Говорит, что аграрная реформа — это чистое надувательство и не имеет силы закона… Даю голову на отсечение, что он связан с бандитами. То и дело приходит и уходит, ночи напролет скрипит калитка в его саду, собираются у него в доме разные проходимцы, реакционеры со всей волости. Я схватил одного за шиворот и дал ему хорошего пинка, чтобы отбить охоту к прогулкам, а другого преследовал до самой околицы, но он скрылся, ворюга, за холмом. Прислали мне записку с угрозами, требуют, чтобы я угомонился. Только не дождаться им этого.
Дядя покачал головой.
— Ну, я пошел, — вздохнул гость.
Пауль, не раздеваясь, лег на кровать у себя в комнате. Он пристально глядел в темный прямоугольник окна и слушал далекое кваканье лягушек. В канаве, через которую он переезжал по мостику с белокурым парнишкой Петрикэ, сейчас шумел водный поток. Последние струйки дождя сбегали с крыши по водосточным трубам. Вдруг он расслышал звук дядиной скрипки. Только один аккорд. Звук оборвался так же неожиданно, как и возник. В следующее мгновенье в коридоре застучали торопливые шаги. Пауль соскочил на пол. Дядя на ходу надевал пиджак.
— Где Молда?
Он был взволнован, суетился. Пауль уставился на него в замешательстве. Никогда он еще не видел дядю в таком состоянии.
— Я вспомнил про Молду, — объяснил тот. — Почему она не лаяла, не показалась, не встретила нас? Я совсем о ней забыл, чтоб меня…
Второпях натянув с трудом туфли, Пауль бегом спустился с крыльца и бросился к конуре Молды. Пусто. Цепи не было. Миски для еды и воды были перевернуты.
— Не понимаю, — повторял дядя, — не понимаю.
Они стали громко звать собаку, тщательно обыскали двор, заглядывая во все углы.