Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей
Шрифт:
Переговоры с генералом Веллером, директором ПВРЗ, не стали для нас каким-либо утешением. Сроки изготовления нового вала были установлены крайне; большими — минимум три месяца, и то при условии получения заводом в полуторамесячный срок соответствующей поковки с за водов Урала. Но заказ всё же был оформлен, и Веллер обещал лично проследить за его выполнением. Ремонт старого, поломанного вала силами завода был отклонён категорически. Консультации со специалистами по организации ремонта у нас в Гусиноозёр-ске сводились к скептическим заключениям: «вряд ли что из этого получится, практика не знает таких случаев!»
Только один инженер
Голубцов — фронтовик, начальник поезда по восстановлению разрушенных войной мостов, побывавший во многих переделках, неоднократно принимавший, на первый взгляд, чудовищные технические решения — настойчиво и убедительно поддержал наше предложение.
В разгар разгоревшихся страстей, когда под натиском эрудированного выступления Голубцова «начал таять лёд» и специалисты уже спорили по существу самой технологии, в кабинет Веллера вошёл человек, представленный всем секретарём обкома партии БМАССР по промышленности. Он подсел к Веллеру, что-то сказал ему и попросил продолжать совещание.
Веллер, извинившись, оставил нас с секретарём обкома. Разговор с ним был непродолжительным и свёлся к нескольким диалогам.
— Хочу с вами познакомиться немного поближе. Кем работали на воле? За что осуждены? Сроки наказания? Есть ли дома семьи? И, наконец, чем вы руководствуетесь, настаивая на ремонте сломанного вала? Представляете ли вы, какую ответственность берёте на себя? Вот же не сумел я уговорить товарища Веллера сделать этот ремонт у него на заводе, а ведь ему и карты в руки!
Мы выжидательно молчим, не понимая, к чему весь этот разговор.
— Ведь это не просто лабораторный эксперимент: не вышло в этот раз — выйдет в другой! Вы ведь должны понимать, что в случае неудачи, а таковая весьма вероятна, вам будет очень трудно, пожалуй, даже невозможно, доказать, что эта неудача не связана с вашим прошлым и настоящим. Вы не отдаёте себе отчёта, что берясь за это — выдаёте крупный вексель, обнадёживаете многих людей и ряд учреждений. Учтите, что по векселям надо платить!
Взял стакан воды, выпил всего один глоток, поставил его на место, пристально посмотрел на нас и задал нам вопрос:
— Есть ли у вас хоть какая-нибудь уверенность в благополучном исходе?
— Конечно, уверенности нет никакой, но есть сильное желание пустить машину, чего бы это нам ни стоило, — говорю я.
— Дело отнюдь не безнадёжное, — подхватил мои слова Манохин, — и без риска трудно не только работать, но и жить. Многие ведь сейчас рискуют и только потому, что знают, во имя чего это делают.
— Да, неплохо сказано, совсем неплохо, — задумчиво и ни к кому не обращаясь произносит секретарь. А потом, обращаясь уже ко всем, заявил: — Именно такой ответ я и ожидал от вас услышать. Ну что ж, действуйте, и помните, что в ремонте вала участвую и я вместе с вами. При любом исходе этого нелёгкого дела отвечать будем вместе, — и, немного помолчав, повторил, — да… вместе будем отвечать. Товарищ Колмозев! Я просил товарища Веллера оставить и вас с нами не случайно. На вас возлагаю связь со мной, ведь им это сделать не под силу, полагаю, что вы меня понимаете! Ну что ж, пора и закругляться. Думаю, что вы все меня поняли правильно. Больше мне сказать вам нечего. До свидания! Желаю от души вам полного
Встал из-за стола, крепко пожал нам руки, повернулся и грузной походкой, низко опустив голову, вышел за дверь.
Это произошло в 1943-м году, после шестилетнего нашего пребывания в лагерях. У меня осталось до конца срока ещё два года, у Манохина — девять лет.
Эта короткая беседа останется у меня, думаю, и у Манохина, светлым и радостным событием в нашей жизни. Мы нужны, нам верят, а это и есть жизнь!
К нашему возвращению в Гусиноозёрск ремонтный чертёж был уже изготовлен инженером-конструктором Лаймоном. Ян Лаймон остался на бурят-монгольской земле навечно, не пережив мучений лагеря. Острая дистрофия от недоедания и цинга свели этого чудесного товарища в могилу. Спокойный, грузный в прошлом и тощий как скелет в последние годы жизни, он боролся за неё всеми средствами, доступными в лагере, никогда не отчаивался, с тонким юмором и, казалось, без злобы, воспринимал все удары тяжёлой судьбы. Любил Латвию и Ригу. Когда смерть уже стояла за его спиной, я обещал ему, если выйду на свободу, побывать в Риге. Обещание своё я ещё не выполнил, но забыть его не смогу. При воспоминании об этом человеке мне всегда становится грустно и не по себе. Свыше двух лет мы делили с ним и горе и радость, тоску и печаль, горбушку хлеба и крохи табаку.
…Начали подготавливать вал к сварке. Работы вели вручную — молотком и зубилом. Круглосуточно. Слесарей Кошелева, Овсянникова, Трубника меняли Миллер, Ольховцев, Кошкин; их меняли Манохин, Колмозев, Алиев и я, к нам на смену приходили кузнецы Васильев, Ерохин, Шелепов. Не уходя в зону работали старик Иванов, токарь Оберландер, монтёр Пасхалис и многие другие, фамилии которых вспомнить уже не могу.
На третьи сутки вал сварили. Как и следовало ожидать, его немного повело. Нужно было протачивать шейки. В ремонтных мастерских станков такой длины не было. Изготовили передвижные люнеты на металлических конструкциях. Мощность мотора станка оказалась недостаточной, пришлось сделать приспособление для ручного вращения вала, зажатого в патрон станка. Обточку вала вёл токарь Оберландер — немец из колонистов Крыма. Он не отходил от станка в течение многих часов.
Питание приносили нам из зоны — так распорядился Златин. Неоднократно вкусными вещами угощали Колмозев, То-рев и Леонов. Приносили ли они их из дому или из столовой вольнонаёмного состава, нам было неизвестно. Скорее всего, и то и другое. Спали тут же, в мастерских, урывками.
Ещё двое суток ушло на установку вала и шабровку подшипников. В различное время суток, иногда далеко за полночь, заходили к нам Златин и Калинин. Они молча простаивали по десять-двадцать минут на одном месте и, не произнеся ни слова, уходили. Не думаю, что они полностью понимали, что нами руководило не уходить из мастерских, но не исключаю и того, что где-то глубоко подсознательно они восхищались нашей настойчивостью и горением.
Ночью, на седьмые сутки, опробовали машину на холостом ходу, а утром поставили под нагрузку.
«Старушка» опять работала! А мы ещё двое суток не отходили от неё, не веря сами себе.
Через неделю узнали, что мне и Манохину установлены персональные оклады в двести пятьдесят рублей в месяц с выдачей на руки по пятьдесят рублей и зачислением остальных на депонент.
В одном из разговоров с Калининым Златин сказал ему:
— А секретарь-то был прав!
На что Калинин ответил: