Восход черного солнца
Шрифт:
— Нет! — выкрикнула она, и это был голос Сиани, ее боль. Она вырывалась из пут с такой силой, что почти вывернула шесты из земли. — Джеральд!
Но посвященный и не думал помогать ей.
— Прекрати! — прошипел Дэмьен. Он снова рванулся вперед… и заставил себя остановиться, хотя кулаки его сжались в ярости.
«Прервать это Творение — значит отдать ее душу ее врагу».
— Прекрати это, черт бы тебя побрал! Она больше не выдержит!
И как будто в ответ струйка крови вытекла из ее рта. Таррант наконец пошевелился. Он положил ладони на щеки Сиани — она попыталась укусить его, исступленно, как раненый зверь, —
— Уходи, — свирепо выдохнул он. — Это не твоя плоть, не твое место. Повинуйся!
Сиани вздрогнула в его руках — беспомощно, как ребенок. Кровь стекала по ее щекам, пачкала его руки, густо-пурпурная в свете Фэа. Капала на землю. Охотник не обращал на это внимания.
— Повинуйся! — вновь прошептал он. И власть, что исходила от него, была столь яркой, столь ослепляющей, что Сензи отвернулся.
На краткий миг все тело Сиани застыло, веревки заскрипели, когда она натянула их. Потом внезапно вся сила из нее куда-то ушла. Она лежала на окровавленной земле, как сломанная кукла, и лишь прерывистое дыхание показывало, что она жива. Чуть погодя Таррант выпустил ее. Глаза женщины — уже человеческие, покрасневшие — закрылись. Она дрожала, как от холода.
— Достань Огонь, — тихо обратился Охотник к Дэмьену.
— Ты уверен…
— Достань!
Он подождал, пока священник не исполнит его приказ, затем поспешно отошел на несколько шагов от остальных. Однако он явно не собирался далеко отходить от Сиани; он оставался достаточно близко, так что, когда Огонь был раскрыт, свет выжег полосу на лице Охотника, и она вспыхнула багрово-красным, пока он наблюдал за женщиной.
Некоторое время Сензи ничего не видел: так ослепительно сверкал Огонь. Зрение затмилось. Маг-подмастерье знал, что оно не скоро восстановится, но сейчас в нем не было нужды. Темное Фэа ушло, поглощенное и растворенное силой освященного Церковью пламени. И с ним угасли последние фиолетовые отблески, окружавшие Сиани. Когда Дэмьен подошел к ней, она тихо всхлипнула и держалась за него, пока он перерезал путы. Священник поднял ее на руках и прижал к ней Огонь.
— С ней все будет в порядке, — заверил его Охотник. — Держите здесь Огонь, пока не взойдет Каска. Нет. Пока не взойдет солнце. Она будет в безопасности, пока ее освещает истинный свет; ни его власть, ни моя ничего с ней не сделают.
— Но если ты… — начал было Дэмьен.
— Вы останетесь здесь без меня, — резко оборвал его Таррант. — Надо кое за чем приглядеть, и один я лучше справлюсь.
— К тому же здесь Огонь, — спокойно заметил Дэмьен.
Таррант повернулся к священнику, очень медленно, и дал ему увидеть, как заветный свет смазал его черты. Кожа на его лице и руках покраснела, стянулась, начала шелушиться, но его холодный взгляд неотступно следил за Дэмьеном, и в нем не было ни намека на боль или колебание.
— Не надо меня недооценивать, — предостерег он. Кровь скопилась в уголке его глаза, и он сморгнул ее; капля потекла по щеке, как слеза. Но он не отвернулся, даже не заслонился от света Огня. — Никогда не следует меня недооценивать.
— Я был не прав, — признал наконец Дэмьен.
— Вот именно, — подтвердил Охотник.
Ее шепот был еле слышен:
— Я понимаю.
Он шагнул и исчез, быстрее, чем мог уследить глаз. Покрасневшая плоть растворилась в черноте, пылающая кожа была проглочена тьмой. Исцелена особой властью истинной ночи.
— Огонь не повредил ему, — прошептал Сензи. — И не похоже, чтоб…
— Разумеется, повредил, — резко вставил Дэмьен. — И убил бы, если б он задержался еще немного.
— Но он не казался…
— Неужели? А по-моему, он стоял бы здесь, терпя боль, пока Огонь не сжег бы его до углей. Просто, чтобы настоять на своем. — Священник глубоко вздохнул и крепко обнял Сиани. — Это и делает его таким чертовски опасным, — пробормотал он.
Шел дождь. Не моросящий дождик предыдущих дней, холодный, но терпимый мелкий туман, что лишь увлажнял землю, не расквашивая ее; ливень пришел с востока, его пригнал ветер, что промчался тысячи миль от самого моря, увлекая за собой испарения и туманы и превращая их в плотные черные грозовые тучи. Если Каска и взошла, они все равно не могли увидеть ее. Дождь лил как из ведра, вперемешку с градинами и кусками льда, как будто вода не могла решить, какую ей принять форму. И было холодно, темно и мокро.
Женщины, съежившись, сидели в палатке ракханки — конусообразном укрытии из толстых шкур, натянутых вокруг шеста. Сензи и Дэмьен оставались снаружи, пока не соорудили примитивный навес для своих животных. Лошади беспокойно рвали привязь, а стреноженные ксанди нервно кружили вокруг стоянки, как будто начинали сожалеть о своей — подкрепленной Фэа — верности ракханке и ее спутникам. Но двое мужчин нашли неподалеку от лагеря расселину в гранитном выступе и забили щель над ней охапками веток, образовавших достаточно плотную крышу. Ливень каплями просачивался в укрытие и стеной стоял снаружи. Хватит, решил Дэмьен. В резком свете Огня, который отбрасывал черные тени на отвесные гранитные стены, они завели промокших животных внутрь и проследили, чтобы те безопасно устроились, а потом вернулись в лагерь.
Таррант, как можно было предвидеть, не вернулся. Дэмьен пробормотал что-то насчет того, что тот не хочет повредить свою прическу, и Сензи притворился, будто ему смешно. Мужчины, как смогли, выкрутили свою одежду и сменили промокшее тряпье на холодное, но более сухое. В узком пространстве под навесом из шкур удобно устроиться было трудно, уединиться невозможно, но четыре теплых тела в такой тесноте уверенно согревались, и когда наконец подошел рассвет, Сензи обнаружил, что в этой вневременной темноте почти выспался.
Рассвет. Они решили, что это действительно рассвет, потому что небо стало медленно сереть. Но солнце пряталось за толстым слоем серых грозовых туч, и его свет еле-еле просачивался сквозь полосы дождя. Несколько раз Сензи и Дэмьен, сгорбившись, выглядывали из маленького отверстия в палатке, щуря глаза на небо. Ждали, когда же солнечный свет прорвет завесу облаков. Потому что пока Сиани не подвергнется очищающему воздействию солнца, никто из них не осмеливался заговорить о том, что он видел, или слышал, или чего боялся этой ночью. Строить какие-либо планы тоже было нельзя.