Восход Черной луны
Шрифт:
Но не осмеливался старый цыган завести с дочкой разговор о замужестве. Чувствовал в ней силу какую-то необычайную и даже слегка побаивался ее, хоть и ни за что не решился бы признаться в этом даже себе. Впрочем, все уже заметили ее странность и постепенно начали относиться к ней снисходительней, а что касается гадания, то за этим обращались к девушке даже искушенные в этом искусстве цыганки.
Ляна любила отца, но редко разговаривала с ним — он был скуп и на слова и на проявления чувств. Может, поэтому между ними не установилось близости.
Зато Мариула была для нее всем
* * *
Утром, когда Ляне разрешили пройти в кардиологическое отделение, старая цыганка была уже там. Она лежала на кровати в белой больничной одежде, на фоне которой резко выделялась обветренная кожа ее лица и рук. Удивительные глаза старой женщины вновь ожили, но в черной глубине их притаилась какая-то безысходная печаль, острой болью отозвавшаяся в душе девушки.
— Бабушка! — бросилась к ней Ляна.
Она гладила сухую кожу рук, целовала морщинистое ее лицо.
— Я так волновалась! Ведь тебе уже лучше, правда?
Старуха внимательно посмотрела на осунувшееся, измученное лицо внучки и тихо спросила:
— Ты в таборе была?
— Нет, бабушка, я все время была здесь, с тобой, — ответила девушка, безуспешно стараясь скрыть навернувшиеся слезы.
— Плохо, внучка. Нас ведь искать будут. Отец с ума сойдет.
Ляна виновато наклонила голову. Женщина бессильно прикрыла глаза и попросила:
— Ляночка, посмотри, там в тумбочке сверток. Достань его.
Взяв поданный сверток, она негнущимися пальцами развернула его и вынула из вороха своей одежды небольшой узелок.
— Здесь деньги, внученька. Пусть будут у тебя. А сейчас поезжай в табор, найди отца… Расскажи ему все.
Обессиленная старуха помолчала, а затем, открыв глаза, настойчиво повторила:
— Поезжай, я приказываю тебе.
Она проводила взглядом внучку, которая, не смея ослушаться больную, нерешительно пошла к двери и уже вдогонку ей, чуть громче, упрямо повторила:
— Поезжай.
Глава 8
Когда Ляна приехала на место стоянки, она не узнала его. Табора не было, и лишь посередине поляны, в кругу измятой и вытоптанной травы, одиноко стояла единственная кибитка.
— Ляна!
Высокий седовласый мужчина шагнул ей навстречу. Девушка с трудом узнала его, так постарело и осунулось родное лицо.
— Отец!
Она прижалась к его груди и заплакала, как в маленькая, взахлеб, с подвываниями. Отец гладил ее по длинным
— Ну что ты, девочка, что ты…
Всхлипывая и запинаясь, она рассказала отцу все, что случилось с ней и Мариулой. Выслушав рассказ дочери, цыган надолго задумался, поглаживая по плечу вздрагивающую от рыданий Ляну. Наконец он принял решение.
— Ну что ж, дочка. Придется табору некоторое время обойтись без меня. Не могу же я бросить вас здесь? В конце концов, вы больше нуждаетесь во мне, чем моя семья. Я для вас единственный родной человек. У Мариулы и у тебя больше никого не осталось на этом свете, так кто же еще о вас позаботится? А табор мы догоним, когда Мариула выздоровеет.
«Странно, отец всегда говорил, что табор — это единая большая семья, а теперь утверждает совсем другое. Как же никого не осталось? А братья, а сестры? Он, видно, хочет убедить и меня, и себя, что ему необходимо остаться здесь. Он боится оставить меня одну с больной бабушкой.»
Мысли Ляны вновь вернулись к старухе, беспомощно лежащей там, на больничной койке, и она спросила:
— Отец, а сколько лет нашей Мариуле?
— Не знаю, — ответил удивленный ее вопросом цыган. — Она по-моему и сама точно не знает. Лет пять назад я спрашивал ее, и она ответила: девяносто, а когда год назад снова спросил, то получил тот же ответ. Думаю ей гораздо больше, чем она говорит.
Девушка расстроилась.
— Да, возраст бабушки дает мало надежд на выздоровление, — со слезами в голосе произнесла она. — Я раньше и не задумывалась над тем, что бабуля такая старая. На здоровье она не жаловалась. Всегда была веселой, подвижкой.
Отец уныло кивнул головой не столько печальным словам дочки, сколько своим грустным мыслям и замолчал.
— Я ведь, Ляна, поздний ребенок и никогда не видел Мариулу молодой, — через минуту вновь заговорил он о своей матери. — Да и рассказывает она порой о таком, что впору подумать: не была ли она лично знакома с графом Дракулой?
— Вот как? — удивилась девушка. — А я никогда не расспрашивала бабушку о ее жизни, мне казалось, что у меня впереди еще целая вечность. А теперь вот…
Она вновь расплакалась. Отец обреченно смотрел на страдания дочери и молчал. Когда слезы иссякли, Ляна вновь спросила глубоко задумавшегося отца:
— Бабушка так долго живет, а у нее — единственные родные люди мы с тобой, да еще мои братья и сестры. Цыганские семьи многодетны. Неужели у нее не было больше детей?
— Да, это так, — немногословно подтвердил отец, — но это отдельная история.
Он снова задумался, погрузившись в воспоминания.
— Ты у меня уже совсем взрослая. Пора тебе рассказать о судьбе Мариулы и о моей жизни. В нашем роду, доченька, все женщины были красавицами, и бабка твоя тоже отличалась редкостной красотой. Кто знает, сколько мужских сердец страдало из-за нее, а она ни на кого и смотреть не хотела. С юности вбила себе в голову, что тот, кого она изберет, погибнет страшно и безвременно. Убеждена была, что рок над ней висит. Много раз мать говорила мне, что очень уж похожа ты на нее. Упаси тебя, дочка, бог от такой напасти.