Восхождение Ганнибала
Шрифт:
Издалека слышались разрывы бомб, на горизонте светящимися арками вырисовывались трассирующие очереди зенитных орудий.
Последний солдат вышел из дверей замка, разматывая с катушки огнепроводный шнур.
– Черт! – проговорил Милко. – Камни же дождем посыплются, огромные, как товарные вагоны!
– Нам все равно надо туда войти, – ответил Грутас. Солдат дотянул шнур до нижней ступеньки, обрезал его ножом и присел на корточки.
– Да этот перевалочный пункт давно уже разграбили, – заметил Гренц. – C’est foutu [8] .
8
Дерьмово (фр.).
– Tu debandes? [9] –
– Va te faire enculer… [10] – откликнулся Гренц.
Они поднабрались французского, когда дивизия «Мертвая голова» переформировывалась под Марселем, и любили ругаться друг с другом на этом языке в напряженные минуты перед «работой». Ругательства напоминали им о том времени, что они так приятно провели во Франции.
Советский солдат расщепил шнур на десять сантиметров от конца и вставил туда спичку головкой наружу.
9
Ты что, дрейфишь? (фр.)
10
Пошел ты… (фр.)
– Какого цвета шнур? – спросил Милко.
Грутас наблюдал за происходящим в полевой бинокль.
– Не могу различить. Темно.
Из леса им было видно, как огонек второй спички озарил лицо солдата, когда тот поджигал шнур.
– Он оранжевый или зеленый? Полоски на нем есть? – спросил Милко.
Грутас молчал.
Солдат не спеша пошел к машине, смеясь в ответ на оклики товарищей, призывавших его поторопиться. За его спиной на снегу рассыпал искры огнепроводный шнур.
Милко, затаив дыхание, начал считать про себя. Как только машина скрылась из виду, Грутас и Милко бросились к шнуру. Когда они добежали до дверей, огонь уже успел добраться по шнуру до порога. Они не могли разглядеть полоски, пока не подошли совсем близко. Горит со скоростью двеминутыметр, двеминутыметр, двеминутыметр. Грутас финкой рассек шнур надвое.
Милко пробормотал: «В гроб эту ферму!» – и бросился вверх по ступеням внутрь замка по ходу шнура, пристально вглядываясь, нет ли где еще шнуров, еще взрывателей. Он прошел через большой зал ко входу в башню, следуя за шнуром, и наконец нашел то, что искал: этот шнур сращивался с широкой петлей детонирующего шнура. Милко вернулся в большой зал и крикнул:
– У него тут основное кольцо детонирующего шнура. А огнепроводный всего один. И ты его сделал!
Пакеты взрывчатки были уложены вдоль основания башни так, чтобы разрушить ее с помощью одной координирующей петли детонатора.
Советские военные не потрудились запереть дверь, и огонь в камине большого зала все еще горел. Граффити испещряли голые стены, а на полу перед камином красовались кучки кала и валялись комки использованной бумаги – следы прощального акта, совершенного в относительном тепле замка.
Милко, Грутас и Кольнас обыскали верхние этажи. Грутас махнул Дортлиху рукой, чтобы
У Грутаса с Дортлихом был один фонарь на двоих. Желтый луч отразился от бутылочных осколков, валявшихся на полу. Винный погреб усыпали пустые бутылки из-под тонких выдержанных вин, горлышки у них были попросту отбиты торопливыми выпивохами. Дегустационный стол, опрокинутый передравшимися мародерами, лежал у дальней стены.
– Хрен собачий! – выругался Дортлих. – Вот гады, ни глотка не оставили!
– Помоги-ка, – сказал Грутас.
Вдвоем они отодвинули стол от стены, с хрустом давя подошвами стекло. Отыскали и зажгли валявшуюся позади стола свечу, при свете которой когда-то сцеживали вино.
– А теперь потяни за канделябр, – сказал Грутас более высокому, чем он сам, Дортлиху. – Просто разок потяни, строго вниз.
Стеллаж для винных бутылок отошел от задней стены. Когда он двинулся, Дортлих схватился за пистолет. Грутас зашел в помещение за винным погребом. Дортлих последовал за ним.
– Господи боже ты мой! – произнес Дортлих.
– Давай приведи машину, – сказал Грутас.
10
Литва, 1946 г.
Тринадцатилетний Ганнибал Лектер стоял в полном одиночестве на булыжном краю крепостного рва и бросал хлебные корки в черную воду. Огород, где буйно разрослась когда-то аккуратная живая изгородь, стал сейчас коллективным огородом Народного детского дома. Росла в нем теперь главным образом репа. Крепостной ров и черная поверхность воды в нем были очень важны для Ганнибала. Ров был постоянным, неизменным; черная поверхность воды отражала облака, плывущие мимо зубчатых башен замка Лектер, как они плыли всегда.
Поверх детдомовской формы на Ганнибале была надета штрафная рубашка с намалеванной на ней надписью: «Без игр». Но хотя ему запретили играть с детдомовцами в футбол на поле за пределами двора, он не чувствовал себя обездоленным. Игру прервали, когда битюг Цезарь с русским кучером пересек футбольное поле с нагруженным дровами фургоном. Цезарь радовался Ганнибалу, когда тот мог заходить в конюшню, но репу он не любил.
Ганнибал смотрел, как плывут через ров черные лебеди – пара черных лебедей, переживших войну. С ними были два малыша, еще в пуху, один сидел на спине у матери, другой плыл за ней следом. Повыше на берегу рва трое мальчишек постарше наблюдали за Ганнибалом, раздвинув ветки живой изгороди.
Лебедь-самец выбрался из воды на берег – бросить вызов Ганнибалу.
Светловолосый мальчишка по имени Федор шепнул своим компаньонам:
– Гляньте, как этот черный ублюдок забьет немого болвана. Выколотит из него кучу дерьма, как из вас, когда вы яйца из гнезда попробовали спереть. Посмотрим, может, немой плакать умеет?
Ганнибал поднял руки с ивовыми ветвями, и лебедь вернулся в воду.
Разочарованный Федор достал из-за пазухи рогатку с красной резиной и полез в карман – за камнем. Камень ударил в глину на краю рва, забрызгав грязью ноги Ганнибала. Ганнибал посмотрел на Федора и покачал головой; лицо его ничего не выражало. Второй камень ударил в воду рядом с барахтавшимся там лебеденком. Ганнибал поднял руки с ивовыми ветвями и зашипел, отпугивая птиц подальше от берега, куда не долетят камни.