Восхождение самозваного принца
Шрифт:
В этот вечер маленькая певица была в ударе. На праздник собралось около полусотни жителей Туберова Ручья и человек двадцать гостей, пришедших из близлежащих селений. Всех задели за живое ее песни о временах войны с демоном-драконом. В особенности одна. Садья пела об отважном воине-монахе, магистре из обители Санта-Мир-Абель, которого звали Маркало Де'Уннеро. Сидевший рядом Де'Уннеро сердито поглядывал на нее, чувствуя, какую опасную игру затевает его подруга.
Да, Садья, как всегда, играла с лихом и наслаждалась каждым мгновением этой опасной игры. Бывший монах чувствовал горящий в душе маленькой певицы огонь, когда она словами баллады недвусмысленно намекала слушателям, что храбрый воин Де'Уннеро по-прежнему жив
Пение Садьи не было монотонным, как у иных исполнителей баллад. Иногда ее голос звучал в полную силу, потом превращался в хрипловатый, угрожающий шепот. При этом певице доставляло истинное наслаждение следить за выражением лиц слушавших ее людей. Взрослые внимали ее песне, затаив дыхание, а глазенки детей испуганно распахивались, когда они слышали предостерегающие слова. Также певица не забывала украдкой поглядывать на своего возлюбленного, пребывавшего в явном замешательстве.
Праздник затянулся до самой ночи. Жители деревни и их гости несколько раз просили Садью повторить ее балладу о храбром Де'Уннеро. За все это время она почти не разговаривала с бывшим монахом; только иногда подбегала к нему, сладострастно шепча о своих замыслах на предстоящую ночь, и с беззаботным смехом исчезала. Когда же наконец они вновь остались одни, Де'Уннеро высказал ей свое мнение о новой балладе.
— Так ты когда-нибудь действительно накличешь беду, — сказал Де'Уннеро, обнимая Садью за талию и привлекая к себе.
— Зато я получаю от этого ни с чем не сравнимое наслаждение, — засмеялась певица, блеснув глазами.
Она была права; бывший монах чувствовал, какой жар исходит от ее хрупкого тела. Он молча смотрел в глаза своей подруги, такие бездонные и пугающие.
— Идем в лес, — прошептала Садья. — Прямо сейчас.
От такого предложения Де'Уннеро отказаться не мог.
Глубокой ночью они сидели у костра в небольшой рощице, совсем неподалеку от деревни. Все жители Туберова Ручья давно уже спали, утомленные празднеством. Однако Садья не испытывала ни малейшей усталости. Праздник лишь сильнее разжег ее неуемную натуру. Певица рассеянно перебирая струны лютни.
Вскоре, однако, ее аккорды стали резать слух, в особенности одна гнусавая нота. За нею прозвучала вторая. Де'Уннеро уже собирался спросить, зачем она терзает лютню, когда Садья взяла еще несколько таких же резких и диссонирующих аккордов.
Какой сильной болью они отдавались в его позвоночнике! Де'Уннеро догадался, что эти неприятные, словно вгрызающиеся в сознание звуки явно обладают магической силой и что Садья обернула в другую сторону свойства самоцвета, вделанного в ее лютню.
— Зачем ты это делаешь? — попытался спросить он, но из
Он недоуменно глядел на Садью. Та продолжала извлекать свои демонические звуки, невинно улыбаясь и подмигивая ему.
— Зверь, — сумел прохрипеть Де'Уннеро, вздрагивая от боли. — Зачем?
Его рука зримо меняла очертания, превращаясь в лапу тигра.
Певица заиграла громче, подавшись вперед всем телом и, судя по всему, наслаждаясь происходящим. Словно забыв, что ей вряд ли удастся совладать с тигром, она играла с темными силами, выманивая зверя наружу!
Пальцы Садьи все быстрее ударяли по струнам, наполняя ночной воздух руладой гнусавых, воющих, стонущих нот, порожденных ее магическими чарами.
У Де'Уннеро больше не было сил противиться; пробудившийся внутри зверь угрожал в любую секунду вырваться на волю.
— Иди на охоту, возлюбленный мой, — услышал он голос Садьи, дрожащий от возбуждения.
Тигр-оборотень лишь мельком глянул на хрупкую женщину и скрылся в лесу, устремившись на поиски сладостного запаха крови.
Жизнь Эйдриана впечатляюще и необратимо изменилась. После победы над разбойничьей шайкой никто уже не смотрел на него как на упрямого и своенравного мальчишку. И в Фестертуле, и в Придорожной Яблоне люди в его присутствии начинали говорить вполголоса. Теперь все называли его Ночным Ястребом.
Это весьма льстило юному рейнджеру.
Однако более всего его забавляло поведение сварливого Румпара. Трактирщик расхаживал по деревне, оттопырив большими пальцами проймы жилетки, и напропалую хвастал, что это именно его меч свалил великана.
Эйдриан не вмешивался: тщеславие Румпара как нельзя лучше служило его собственным целям. Он хотел сделать известным свое имя, хотел, чтобы все узнали о Ночном Ястребе — рейнджере Фестертула. Похоже, несколько шагов по пути к славе он уже прошел.
Вскоре к нему начали обращаться за помощью из других деревень и селений. Где-то вдруг появлялся бешеный волк или медведь, в ином месте опасались набега разбойников. Однажды, ближе к концу лета, юноша побывал к западу от Фестертула, где по просьбе местных жителей выследил и убил гоблина. Это жалкое кривоногое существо боялось людей куда сильнее, чем они его. Но даже столь заурядное дело способствовало растущей славе Ночного Ястреба.
Что бы он ни делал — главное, он теперь двигался к цели всей своей жизни. Эйдриан знал: он не останется здесь навсегда, сражаясь с бешеными волками и гоблинами-одиночками. Но если вдуматься, на что еще он мог рассчитывать сейчас? Великие войны отгремели без него, новых не намечалось, и потому приходилось довольствоваться малым. Только так он мог не дать забыть о себе. И все же судьба подарила ему замечательное начало, предоставив возможность, о которой он даже не мечтал. Появление разбойничьей шайки, возглавляемой великаном, мгновенно сделало Эйдриана на целую голову выше любого здешнего смельчака. Ему оставалось лишь укреплять свою репутацию, добавляя к ней все новые грани.
Юный рейнджер не почивал на лаврах. Он по-прежнему настойчиво искал любой повод, чтобы заявить о себе. Каждую ночь он отправлялся к Оракулу. Как всегда, он видел в зеркале закутанную в плащ фигуру, снова и снова этот неведомый призрак внушал Эйдриану, что его жизненное предназначение — власть над людьми, и побуждал его двигаться дальше.
Юноша часто возвращался в мыслях к сражению с разбойниками. Тогда случилось нечто особенное: он впервые пролил кровь. Человеческую кровь. Эйдриан убил людей, и это событие подвело черту под его прежней жизнью. Сколько бы он ни твердил себе, что едва ли кто-то более заслуживал суровой кары, нежели головорезы-разбойники, все равно этот груз еще долго давил на него. Какое-то время юноша даже намеревался вернуть меч Румпара на прежнее место и жить дальше как обычный крестьянин или охотник.