Воскресение и Жизнь
Шрифт:
Введение
Этот том станет вкладом моей любви в празднование столетия "Евангелия от спиритизма", составленного Алланом Кардеком под руководством Духов, назначенных Господом для перевоспитания человечества. Будучи благодарной этому удивительному компендиуму, найдя в его страницах щедрое руководство для работы по духовной реабилитации, которую мне предстояло выполнить, я выражаю здесь своё свидетельство уважения и почтения мудрым сущностям, которые его вдохновили, и памяти Аллана Кардека, благородного кодификатора спиритизма.
Тем не менее, я осознаю огромную ответственность,
Я никогда не претендовала на то, что подобная сущность могла бы прийти ко мне, чтобы продиктовать медиумическую работу. Я даже не желала этого. Я ни о чём не просила, как никогда не просила духовных друзей, которые почтили меня своими литературными диктовками. Я даже не задумывалась о Льве Толстом. Я никогда не читала ни одной его книги, и из его важного литературного багажа я знала только отрывок, существующий в книге "Чудеса любви" О. С. Мардена, который своими словами пересказывает рассказ "Иисус и русский крестьянин" того писателя.
Тем не менее, в июне 1961 года я испытала, можно сказать, самое большое удивление в моей спиритической жизни, когда ночью заметила, что дружественная сущность пришла искать мой Дух для чего-то, что в тот момент я не могла предвидеть. Я последовала за ней с готовностью, охваченная соблазнительным, неотразимым очарованием. Невозможно было полностью вспомнить, что произошло тогда. Однако я помню с абсолютной уверенностью, что, идя рядом с ним, я была встречена с княжеской вежливостью и трогательной теплотой. Я узнала в сущности великого "русского апостола", как его называют, но это, будучи в Духе, не испугало меня, не удивило и даже не поразило. Я держалась естественно, как будто мы были старыми знакомыми.
И он сказал:
— Я хотел бы написать что-то для земного мира через ваше посредничество…
Вот тогда я действительно удивилась, и какой-то смутный страх охватил меня. В мгновение ока через моё сознание промелькнула сложность задачи: писатель такой известности, русский, без большого сродства со мной, ведь я даже не знала ни одного его произведения… Если бы это был Виктор Гюго, который нам знаком, или какой-нибудь другой француз…
Однако он продолжил:
— Я хочу писать, но хочу русский колорит.
Я запротестовала без страха:
— Это невозможно… Местный колорит всегда сложен, даже для медиумической работы…
— Не в вашем случае… — мягко ответил он — ибо знайте, что у вас была жизнь в России… хотя сейчас вы об этом забыли… Я нашёл в вашем подсознании необходимый материал… Прошу вашего доверия…
Это откровение тоже меня не удивило. Я достаточно хорошо знаю Спиритическое Откровение, чтобы не сомневаться в возможности того, что мы существовали в любой части Земли, вчера или в далёком прошлом. У меня нет больше или меньше симпатии к той стране, чем к любой другой. Вся Земля дорога моему сердцу, и я бы охотно жила в любой стране, как я полагаю, не имея предубеждений ни против одной из них. Я искренне ответила ему:
— Если на то будет воля Божья, мой брат, тогда
Тогда он отвел меня в свою родину. Я увидела себя бродящей рядом с ним по улицам Москвы (старой императорской Москвы, времён, когда он сам жил), в Санкт-Петербурге и различных других городах, названия которых мне неизвестны; по деревням и посёлкам. Он показывал мне и объяснял тысячи вещей, которые я не запомнила. Заставлял меня рассматривать мужскую одежду, которую носили персонажи, всегда находившиеся под рукой. Показывал мне рукава и манжеты мужских рубашек, сапоги, виды обуви, домашние интерьеры, такие предметы как самовар, прибор для приготовления воды для чая, о котором я никогда раньше не слышала; показывал мне фасады дворянских домов с их впечатляющими парками, а также скромные деревенские жилища, которые он называл избами. А потом, любезно, добавил:
— Теперь я покажу вам осень в моей стране. Как это поэтично!..
И действительно, прекрасный пейзаж с ностальгическим закатом, когда уже чувствовался холод; серо-голубое небо с розовыми отблесками; листья, отрывающиеся от деревьев и кружащиеся в воздухе, падающие на закрытые окна различных господских домов, тронул мою чувствительность, и неописуемое чувство, смесь притяжения и глубокой ностальгии, возникло в моём духе. Столь сильным было полученное мною внушение или "воспоминание", извлечённое из моего подсознания, что я даже услышала шум ветра и листьев, отрывающихся от деревьев, чтобы устлать землю…
И сущность снова произнесла мягко:
— Теперь давайте посмотрим на зиму…
Затем передо мной предстали замёрзшие равнины, снежные бури, град; дома, улицы, дороги, сады и парки, покрытые снегом — вся детальная панорама того, какой может быть зима в России, возникла перед моим взором с подробностями, перечисление которых заняло бы много времени. Мы продолжали идти, и настолько реальным было это видение, или что бы это ни было, что я слышала шаги моего спутника, шуршащие по снегу, который скрипел под его ногами.
С того дня между нашими Духами установилось нежное и тёплое общение. От этого общения я сохранила трогательное, благодатное впечатление: ощущение того, что мои самые тяжкие грехи были прощены Богом, ибо я удостоилась милости духовного общения с душой святого.
Спустя шесть месяцев после первой встречи, когда я была не готова, поскольку намеревалась закончить другую работу, над которой трудилась, он внезапно явился и продиктовал посредством психографии, за один присест, "Сон Рафаэлы", который здесь представлен третьим по счёту, первым из двух произведений без упоминания России. И закончив, он произнёс вслух:
— Это было сделано, чтобы окончательно убедить вас… и показать, насколько это будет легко, ведь я знаю, что вы также не знакомы с пьемонтскими темами…
И действительно, хотя диктовка происходила только посредством психографии, без видений, к которым я привыкла при работе с другими сущностями, это произведение оказалось самым лёгким для восприятия из потустороннего мира. Итак, я передаю его публике, надеясь, что оно утешит сердца, жаждущие надежды, к удовлетворению благородной апостольской души, которая с любовью мне его даровала.