Воскресение и Жизнь
Шрифт:
Я встрепенулся.
"Закхей?…" — подумал я. — "Неужели это тот самый, который взобрался на смоковницу, когда Господь входил в Иерихон, чтобы увидеть Его проходящим?… Тот самый, в чьем доме остановился Иисус? Который устроил пир для Учителя, когда Царство Божие еще раз было преподано людям доброй воли среди гостей?… Возможно ли, что я действительно находился в присутствии Духа, который был мытарем во времена Господа в Иудее; что я встречу кого-то, кто, в свою очередь, знал Иисуса Христа?…"
Взволнованный, я придвинулся еще ближе. Я сел перед ним, как и другие, глядя на него.
Насколько я мог видеть, это общество отражало образцовую демократию, превосходящую по морали и братству даже ту, о которой я когда-то мечтал для России и мира в часы отчаяния, когда наблюдал,
Я посмотрел на того, кого называли Закхеем. Спокойное, доброе, нежное лицо, всё ещё молодое. Сверкающие и проницательные глаза, словно питаемые непобедимой решимостью. Тонкие губы, вытянутый подбородок с небольшой чёрной заострённой бородкой, напоминающей характерные черты иудейских мужей. Светлая кожа, густые брови, маленькие руки, небольшой рост, скромный головной убор в синюю и белую полоску, тёмно-синий плащ с жёлтой каймой и кисточками на концах — вот материализация человека, которым был две тысячи лет назад тот Дух, представший перед слушателями духовного мира, готовый увлечь их посредством "регрессии памяти" к той далёкой личности, которой он был на Земле.
Признаюсь, что во время моих прежних изучений Евангелия я питал большую симпатию к этому персонажу, которого мы видим на священных страницах безусловным почитателем Иисуса, наделённым щедрой душой в служении ближнему, желающим разделить часть своего состояния с бедными — редкое бескорыстие во все времена на Земле. Я видел его тогда, через стихи Луки, характером глубоко нежным, простым, идеалистом, готовым помогать ближним, несмотря на то, что был человеком влиятельным и могущественным в своей местности как главный сборщик налогов, за что был отвергнут и морально заклеймён тем предвзятым обществом. И с сердцем, взволнованным всеми размышлениями, вытекающими из таких воспоминаний, я услышал, как он ответил на просьбу учеников:
— Доброта галилейского Учителя, оказавшего мне честь посещением и трапезой в моём доме, мне, отверженному обществом мытарю, навсегда тронула моё сердце, возлюбленные мои, как вы знаете… — говорил он. — Он понял мои моральные потребности в поощрении к добру, моё мучительное желание быть хорошим. Проник своей незабываемой заботой в самые отдалённые уголки моего морального существа; окружил своей архангельской любовью все стремления моего Духа, сына Божьего, который страдал в поисках чего-то возвышенного, что просветлило бы его действия… И так завоевал меня на все грядущие века…
Я много страдал и плакал, когда этот Учитель был вознесён на крестные муки. Нет, я никогда не покидал его с того дня, когда он проходил через Иерихон! Я следовал за ним. И то немногое время, что он ещё прожил после этого, я шёл по его следам, чтобы слушать и восхищаться им. Я не прятался от властей, боясь осуждения или заключения, не имел предрассудков, и меня не беспокоил надзор римских тиранов или недоброжелательство приспешников Иерусалимского Храма. Я был хорошо виден среди народа, ходил по улицам, хотя и был презираем из-за моей должности римского чиновника… и присутствовал при предсмертных муках того возвышенного страдания в тот вечер 14 нисана… Я узнал, конечно, о воскресении, которое всех укрепило надеждой… Но мне не посчастливилось снова увидеть и услышать Учителя, я не был достоин такого огромного счастья… После воскресения Он явился только ученикам — мужчинам и женщинам —
Безутешный от его отсутствия и чувствуя в себе пугающую пустоту, моим единственным утешением, чтобы не впасть в отчаяние от тоски и горя из-за исчезновения этого несравненного Друга, было присоединиться к его ученикам, чтобы слушать их разговоры о нём…
Сколько раз я ходил в Вифанию?!.. и пытался стать постоянным посетителем фермы Лазаря, хранящей столь дорогие воспоминания… Но всё там так изменилось и стало таким печальным после 14 нисана…
Однако там, на ферме Лазаря, под свежестью пышных смоковниц, посаженных Марфой; при лунном свете, среди олив, которые нежно шелестели под порывами ветров, спускающихся с Хермона; во дворе, где благоухали лилии, посаженные Марией, затерявшись среди неизвестных странников, стекавшихся в Вифанию, когда знали, что Он там остановился, я слушал проповеди Учителя незадолго до его смерти, насыщаясь до радости и восхищения словами того учения, которое Он давал народу, не знавшему, что в двух шагах возвысится крест, который унесёт Его из нашего поля зрения…
Я навестил Петра, надеясь утешить свою великую скорбь, слушая его рассуждения о Том, кто ушёл с вершины Голгофы, с тем красноречием, которым он всегда умел увлекать толпы.
Я бродил, плача и растерянный, по берегам Капернаума и Геннисарета, не зная, что предпринять для собственного спасения, но надеясь, что братья Воанергес, сыновья Зеведеевы, поймут меня и примут в ученики своей группы, как я видел, что происходило со многими другими…
Но никто из них даже не обращал внимания на мою незначительную персону… Они не смотрели на меня, не замечали меня, и я боялся побеспокоить их, обратившись к ним… Вокруг них было столько желающих учиться любви! У них было столько забот, готовясь потрясенными к героическому апостольству!.. И поскольку я был мытарем, презираемым сборщиком римских таможенных пошлин, я ошибочно убедил себя, что именно поэтому меня не принимают, хотя я знал, что среди двенадцати главных был также мытарь, которого сам Назарянин непосредственно пригласил…
Тогда я погрузился в свою безмерную печаль, не переставая, однако, скромно следовать за Апостолами, молясь о том, чтобы не замедлила помощь укрепить веру и надежду, которую я возлагал на то Царство Божие, которому надлежало прийти, Царство, законы которого мне довелось узреть в словах и действиях самого Мессии, ожидаемого людьми Израиля.
Я отступил, но не отчаялся.
Я продолжал чувствовать, что та любовь, которая однажды не погнушалась посетить мой дом, сесть за мой стол и отдохнуть под моей крышей, продолжала поддерживать меня, простирая свое внимание над моими шагами. Вскоре, от постоянного слушания проповедей его Апостолов и других семидесяти — будь то в синагогах по субботам, на берегах и площадях или в домах святых, посещаемых тогда другими святыми — я изучил подробности учения, уже изложенного Господом.
К тому времени я покинул Иерихон, оставил таможенную службу, отдал часть своего имущества бедным, как обещал Иисусу, другой частью обеспечил свою семью, распределил свои земли между наиболее нуждающимися крестьянами, оставив лишь строго необходимое для своего содержания на первое время.
Я стал странником и скитальцем, чтобы следовать за учениками и слушать, как они рассказывают толпам о личных беседах, которые вел с ними Господь до Голгофы и после славного воскресения.
Поскольку я хорошо знал грамоту и математику, говорил на греческом, широко используемом в Иерусалиме, и на латыни, также употребляемой благодаря римскому влиянию, помимо наших сирийских, галилейских и иудейских наречий, когда средства были скудны, я предлагал свои услуги школам при синагогах. Я работал там помощником книжников, обучая молодежь, или же в богатых частных домах как учитель, и так зарабатывал себе на пропитание. Если не было уроков для преподавания, всегда можно было найти дерево для распилки то тут, то там; воду для переноски, чтобы утолить жажду семей; стены для ремонта в домах римлян, которые, хотя и были агрессивны в личном общении с еврейским народом, всё же умели справедливо вознаграждать тех, кто им служил, если только речь не шла о рабах.