Воскрешенные
Шрифт:
— Под прикрытием дикого стада на Остров пришел полубог, погибший человеком на подводной лодке, которая похитила нас с царевичем Саротано. Он считал меня виновной в своей гибели и поклялся уничтожить все, что мне дорого. Я боялась выдать тебя.
Он отвел взгляд, вмиг ставший черно-ледяным, и отвернулся. Снова заговорил нескоро — я успела расчертить примерно квадратный метр пола.
— И ты… собиралась прятать меня всю жизнь?
Не стоит отвечать.
— Сейчас не боишься? Почему?
Нож прорезал слишком длинную черту. Фу.
Нет, не полубога. Он испугался, что больше мне не дорог.
— Полубог отказался от мести. Он знает о тебе, но ты неуязвим. Во всяком случае, пока полезен Земле.
Говорить было легко, и это означало, что всё уже закончилось. Прошедшие события казались страшной сказкой с бестолково счастливым концом. Только где оно — счастье? Досталось не мне. Я не главный герой этой сказки.
Со мной — горечь, переходящая в тоску, и желание взорваться.
Герман пережил свое потрясение — или спрятал куда-то вглубь, чтобы проанализировать позже.
— Ася, я… — начал он, и его хриплом голосе фоном прозвучала мольба. Он отказался быть сильным, и воля, которую он для этого приложил, сделала его космически красивым. — Я уверен, что найду способ тебе помочь.
— Зачем?
Скажи, и покончим с этим.
Нерасчерченный пол остался только под кроватью. Я подвинула кровать.
— Зачем тебе или зачем мне? — понимающе, тихо спросил Герман. — Мне — потому что ты — моя жизнь, и единственное, чего я хочу — чтобы ты была рядом.
Вот и сказал. И он сам в это верит. Но.
— Герман, ты ведь знаешь, что я не человек. Кем я буду рядом с тобой? Домашней зверюшкой? А когда захочется женщину — пойдешь к поклонницам Королевы?
Кажется, я произнесла заклинание оглушения. Герман, и без того сидевший неподвижно, после этих слов будто окаменел. Я сама на мгновение оцепенела, ощутив его поражение.
— Я… — ломая сковавший стыд, с трудом проговорил он, — не знал, куда и зачем меня вызвала Королева. Там было не то… Я понял, что мне это не нужно, и ушел.
Черт! Королева — то ли дура, то ли сволочь! Она не чувствует мужчин и не знает их, поэтому считает одинаковыми, или стремится оскотинить всех, чтобы, играя на инстинктах, было проще ими управлять.
Нож сломался в руке.
Остался еще один камень за пазухой, но этот камень даже в таком озлобленном состоянии, сейчас, я не кину. Обвинение в гибели «Монт Розы» причинит ему еще большую боль, потому что (мне вдруг это открылось) тогда он не знал, насколько ценен для меня бриг, и хотел лишь одного — помешать мне уйти. Навсегда уйти из его жизни.
Почему так хочется ему верить? Это ведь глупо! Это я мужчин не знаю, а не Королева, и, точно как преданный домашний зверек, стремлюсь принимать желаемое за действительное. Это только чувства, глупые чувства — а есть еще факты: Герман затопил «Монт Розу» и был у прислужниц Королевы. Чувства лишние, они только обрекут меня на другие чувства, а зачем? Инстинкт бомбы влечет к гибели — вот и всё
Ничего не нужно. Всё обманчиво. Счастье есть только потому, что я его чувствую. На самом деле ничто приносит мне счастья — я сама либо счастлива, либо нет. В мире нет ничего красивого, если я не чувствую красоту, нет ничего уютного, если мне неуютно. Зачем мир? Он мне не нужен. Я и без него могу быть счастливой, да только глупо это.
— Ты ведь не уйдешь? — спросил Герман.
Ему больно. Так больно, что он едва может разжимать губы, чтобы говорить со мной. Зачем же чувствовать боль?
— Уйду.
Он закрыл глаза и сглотнул, преодолевая спазм в горле.
— Возвращайся. Хоть когда-нибудь. Я буду тебя ждать.
Не нужно все это. Не нужно.
Я должна найти способ унять свое желание, а для этого, похоже, есть лишь один путь — отключить все желания. Отключить сознание.
Я не заметила, как вышла из дому и оказалась в лесу, но находиться там мне не хотелось. Однако равно мне не хотелось находиться вообще нигде. Можно просто где-то ходить…
И я пошла.
Ноги вынесли меня на берег.
В океана прозрачную воду…
Точно. Там хотя бы можно спрятаться. Никто не помешает.
Я вошла и забыла о времени.
IV
Странно это — смотреть в лицо убитому собственными руками человеку. Несмотря на смутное облегчение от того, что этот человек вполне жив, трудно перебороть желание, чтобы его все-таки не было.
Почему облегчение? Потому что никого не хотелось убивать.
Почему отторжение факта его существования? Потому что появляется чувство вины перед ним.
Почему вина? Ведь он был убит, чтобы по его прихоти не погибли другие!
— У меня не было выбора, — неосторожно произнес Герман.
Он сказал это самому себе, но получилось, будто оправдывается перед Дархом.
Ну, не извиняться же, в конце концов! Да, ему жаль, что погибли люди, у которых, конечно, были и другие важные дела на этом свете, кроме похищения детей, и которых, возможно, любили и в которых, возможно, нуждались. Но в тот миг, когда их жизнь зависела от него, они были врагами, подлежащими обезвреживанию любым способом, и другого не нашлось.
Дарх, все это понимавший, холодно, через силу улыбнулся. Все, что думал о необходимости собственной смерти, он уже высказал Асе — выбор был. Они должны были проиграть. Только никогда они с этим не согласятся.
— Что-то об Асе? — прерывая уносящиеся в бесплодную даль диалоги, спросил Денис.
Дарх мрачно хмыкнул.
— А ты правда ничего не заметил? — презрительно осведомился он.
— Ты о чем?
— То есть разделять тело и сознание — нормально?
— Но… — наконец насторожился Денис, — для человека — нет, конечно, но она же «дитя звезд»?..