Воскресшая жертва (сборник)
Шрифт:
— Вы когда-нибудь раньше разрешали пользоваться своей квартирой?
— Конечно. А почему вы спрашиваете?
— О вас говорят, что вы щедры. И импульсивны тоже, это так?
Она снова засмеялась:
— Моя тетка Сьюзи говорит, что я веду себя, как простушка из истории о несчастливой жизни, а я ей отвечаю, что простушки в конце концов одерживают верх. Вы отчаиваетесь по поводу причин, которые движут людскими поступками, и не удивляетесь тому, что люди хотят вас использовать.
— Иногда вас по ошибке убивают, — произнес я, — на этот раз вам посчастливилось.
— Продолжайте, —
— Я шотландец, — сказал я жестко, мне не хотелось показывать, что я очень доволен тем, что она разгадала мой характер.
Она вновь засмеялась:
— Шотландскую бережливость часто переоценивают. Моя бабушка Керкленд была самой либеральной и щедрой женщиной в мире.
— У вас бабушка — шотландка?
— Да, из местечка под названием Питлохри.
— Питлохри! Я слышал о Питлохри. Род моего отца из Блэр-Этолл.
Мы пожали друг другу руки.
— Ваша родня была очень религиозна?
— Отец — нет. А о первородном грехе говорили в семье матери.
— А! Разлад в семье, — сказала она. — Не говорите мне только о том, что ваш отец читал Дарвина.
— Роберта Ингерсолла.
Она схватилась за голову:
— Представляю, какое у вас было детство!
— Только если мой старик чуточку перебирал. Иначе Роберт Ингерсолл никогда не приближался ближе, чем на апостольские сорок ярдов.
— Но имя было по-своему магическим, и вы его тайком читали, когда подросли.
— Откуда вы знаете?
— Вы решили узнать все на свете, чтобы вас не могли обвести вокруг пальца.
Я начал рассказывать свою жизнь. Рассказ прозвучал, должно быть, как сочетание Фрэнка Мерриуэлла и Супермена в девяноста девяти томах, каждый стоимостью в 5 центов. Макферсон против Объединения производителей молочных продуктов. Макферсон в Нью-Йорке. Знаменитая ночь Макферсона среди наркоманов. Макферсон и биржевая контора, где процветает спекуляция. Как Макферсон расследует рэкет при найме рабочей силы. Убийцы, которых я знал. От этого мы кое-как перебрались снова к детству Макферсона. С пятого на десятое, или босоногий мальчишка в Бруклине. Мне кажется, я описывал каждую игру, в которой участвовал в команде «Лонг-Айленд Моухоке». Я рассказал ей о тех временах, когда уложил Рокко, главного устрашителя, и как Спаркс Лампини из мести уложил меня, так как поставил на Рокко. И о моей родне, моей матери, моей сестре, которая решила выйти замуж за босса, и какая она оказалась обманщица. Я даже рассказал ей о том времени, когда все мы болели дифтерией и Дэви, мой младший братишка, умер. Я, должно быть, лет десять уже не упоминал имени Дэви.
Она сидела, сложив руки на халате золотистого цвета, с таким выражением лица, будто выслушивала заповеди самого Моисея. Наверно, это имел в виду Уолдо, когда говорил о тонкой лести.
— Вы совсем не похожи на сыщика, — сказала она.
— А вы были когда-нибудь знакомы с сыщиками?
— В детективных историях описывают два типа людей — прожженные, всегда пьяные, которые цедят слова и совершают поступки, руководствуясь
— Какой тип вы предпочитаете?
— Никакой, — сказала она. — Я не люблю людей, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что выслеживают людей и заглядывают в их жизнь. По мне, сыщики — не герои, они отвратительны.
— Спасибо, — сказал я.
Она слегка улыбнулась:
— Но вы другой. Люди, за которыми вы гоняетесь, должны быть выведены на чистую воду. Ваша работа важная. Надеюсь, вы расскажете мне еще миллион историй.
— Конечно, — сказал я, надуваясь от гордости. — Как в сказках тысячи и одной ночи. Проведите со мной тысячу и один вечер, и вы не услышите и половины моих отважных подвигов.
— Вы и разговариваете вовсе не как сыщик.
— Ни прожженный, ни научно подкованный?
Мы оба засмеялись. Девушка была мертва. Ее труп лежал на полу в этой комнате. А я встретился с Лорой. И мы смеялись, не останавливаясь. И вели себя, как старые друзья, а позднее, в половине четвертого, когда она сказала, что голодна, мы пошли на кухню и открыли какие-то консервы. За кухонным столом выпили крепкого чаю, как если бы оба были у себя дома. Все было так, как я и предчувствовал, как и должно было быть в ее присутствии, живой, теплой, проявляющей к парню интерес.
ГЛАВА III
— Послушайте! — сказала она.
Мы слушали шум дождя, треск поленьев в камине и звуки сирены — сигнал судам, заходящим в тумане со стороны Ист-Ривер.
— Мы в центре Манхэттена, и это наш тесный мирок, — сказала она.
Мне это понравилось. Я не хотел, чтобы прекращался дождь или чтобы рассветало. Впервые в жизни я по-настоящему отдыхал.
— Интересно, что скажут люди, когда узнают, что я жива, — сказала она.
Я подумал о людях, имена которых записаны в ее адресной книжке, и о напыщенных ничтожествах в ее конторе. Я подумал о Шелби, но произнес только:
— Кого бы я хотел видеть, так это Уолдо, когда он обо всем узнает, — и засмеялся.
— Бедный дорогой Уолдо! — сказала она. — Он тяжело переживал?
— Как вы думаете?
— Он любит меня, — сказала она.
Я подложил еще полено в огонь. Я стоял к ней спиной и не мог видеть ее лица, когда она спрашивала о Шелби. Наступил четверг, двадцать восьмое августа — день их свадьбы.
Я отвечал, не поворачивая головы:
— Шелби в порядке. Он был откровенен, помогал мне и был добр по отношению к тете.
— Шелби прекрасно держит себя в руках. Он вам понравился, правда?
Я по-прежнему смотрел на огонь, пока он окончательно не потух. Существовали фальшивое алиби и бутылка «Три Хорсис Бурбон», страховочные деньги и коллекция неиспользованных обрезов. Теперь я натолкнулся на новый комплекс противоречий. Два плюс два уже не давали четыре. Страховка в двадцать пять тысяч долларов окончательно исчезла.
Мне тяжело было начинать задавать ей вопросы. Она выглядела такой усталой. А Шелби должен был быть сегодня женихом. Я только спросил: