Восьмое Небо
Шрифт:
– Власть? – спросила она, чувствуя, как слова растворяются в окружающем ее тяжелом бархате ночного неба, - Это и есть твое предложение? Власть в разоренном и выпитом до дна мире?
– НЕ ВЛАСТЬ, - спокойно поправил ее «Барбатос», - ЖИЗНЬ. ТА ЖИЗНЬ, КОТОРАЯ ВСЕГДА ТЕБЯ ПРИТЯГИВАЛА. ВОЗМОЖНОСТЬ СЛЕДОВАТЬ ЛЮБЫМ ВЕТРОМ БЕЗ ОГЛЯДКИ НА ПРОЧИЕ. МИР НЕ ЗАКОНЧИЛСЯ. ЕМУ ПРЕДСТОЯТ ЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ. ЕГО БУДУТ НАСЕЛЯТЬ ДРУГИЕ СУЩЕСТВА И ОН БУДЕТ СОСТОЯТЬ ИЗ ДРУГОЙ МАТЕРИИ, НО САМУ ЕГО СУТЬ Я ОСТАВЛЮ НЕИЗМЕННОЙ. В НЕМ ТЫ МОЖЕШЬ СТАТЬ КЕМ ЗАХОЧЕШЬ.
– Самым могущественным пиратом
Если он и понял ее сарказм, то не подал вида.
– КЕМ ЗАБЛАГОРАССУДИТСЯ. Я ДАМ ТЕБЕ ВОЗМОЖНОСТЬ САМОЙ УПРАВЛЯТЬ СВОИМ ВЕТРОМ.
– Интересное предложение, - она перекатила светящуюся сферы с одной ладони на другую, - Но, кажется, я успела привыкнуть к этому миру. Он беспорядочен, он состоит из противоречивых течений и опасных потоков, но я привыкла к нему такому, как он есть.
Окружающее ее пространство вновь заворочалось, меняя форму. Она ожидала чего угодно. Что на нее вновь обрушится всепожирающее пламя или вопьются ледяные крючья холода. Что «Барбатос» поднимет ее в наполненные едким воздухом высоты или швырнет вниз. Сейчас, когда у нее в руках был светящийся шар, она знала, что сможет выдержать и это.
Но ничего подобного не произошло. Когда она вновь смогла видеть, оказалось, что она по-прежнему стоит на капитанском мостике «Воблы». Иллюзия была полной – под ногами упруго трещали доски, над головой шелестел шныряющий в такелаже ветер. «Вобла» подобно большому ленивому животному паслась на несильном ветру, подставляя ему левый борт и тихонько поскрипывая от удовольствия. Небо вокруг было пронзительно-ультрамаринового цвета, облака на его фоне казались молочными кляксами. Хорошая погода, машинально подумала она, туч не видно даже на горизонте. Под таким ветром можно распахнуть паруса и делать добрых двенадцать узлов…
– Да, - согласился старик, стоящий рядом с ней, - Одно удовольствие идти под таким ветром. Чувствуешь, как легонько полощет?..
От него пахло дешевым табаком и смолой, как от старого корабля. Он и был стар – глубокие морщины на его лбу напоминали трещины в рассохшихся досках, кожа казалась матовой и смуглой, словно солнце и ветра отполировали ее. Он стоял возле нее у самого борта и тоже задумчиво смотрел куда-то вдаль.
– Ты не мой дед.
– Нет, - согласился он, естественным жестом оправляя бороду, - Просто форма. Вы, люди, иногда уделяете ей много значения.
Форма… На ней самой был серый студенческий костюм, который она не видела уже много лет – обтягивающие серые бриджи, серый сюртук с узким воротником, нелепые фалды… Удивительно, когда-то он казался ей вполне удобным.
– Этот тот самый день, да? – Ринриетта покачала головой, - Мой последний день в Аретьюзе. Можно было обойтись без деталей, я узнала его даже по запаху неба. Я всегда любила запах раннего вечера. Через полчаса начнутся сумерки. А через три часа я впервые возьмусь за штурвал – и уведу корабль далеко-далеко отсюда. Так далеко, что даже в подзорную трубу не смогу увидеть Кин.
Старик
– Ты даже боялась взять ее в руки, помнишь? Всю ночь вела корабль на север, молча глотая слезы. Ни разу не оглянулась в сторону Аретьюзы. И даже Дядюшка Крунч не осмеливался с тобой заговорить.
Ринриетта молча положила руки на рукояти штурвала. Иллюзия была передана превосходно, пальцы ощущали каждую морщинку на теплой полированной поверхности древесины. Кто воссоздал этот день – Марево или ее собственное воображение? Должно быть, Марево – она помнила, что в тот день рукояти штурвала показались ей ледяными…
– А позади меня лежало мертвое тело моего деда. Мне отчего-то казалось, у мертвых небоходов глаза должны быть прозрачные, как ясное небо. А у него быстро сделались тусклыми, словно оловянные пуговицы. У него был такой вид, будто он что-то не успел. Это было страшно, страшно и…
Старик вновь медленно кивнул. Глаза у него оказались незнакомые, не дедовские. У Восточного Хуракана, как у многих небоходов, глаза были выгоревшие, как августовское небо. У человека, который стоял возле нее, в глазах клубилось Марево – два бездонных океана алой дымки. Однако сейчас оно отчего-то уже не казалось зловещим. Просто подсвеченный догорающим закатом туман.
– Он успел сделать самое важное. Успел закончить то, что гнало его сюда на всех парусах, не разбирая ветров. Передал все своей единственной внучке и дал короткое напутствие.
Ринриетта испугалась, что Марево губами ее мертвого деда повторит сказанные в тот день слова. Испугалась того, что это прозвучало бы естественно и знакомо. Как гадко, мерзко… Словно прикладывать пулю к оставленному ей много лет шраму.
– Искать свой клад на Восьмом Небе. Я помню.
– В тот день ты не побоялась изменить свою жизнь, Ринриетта. Не глядя швырнула за борт все то, к чему шла не один год. Учебу, карьеру, принципы. Даже Кин. Так чего же боишься перемен сегодня?
Голос старика звучал приглушенно, негромко, но Ринриетте послышался в нем грозный и в то же время завораживающий шорох, сродни отзвуку ветра, который поглаживает корпус корабля, пока не наберет достаточной силы, чтоб утянуть его вниз. Наверно, она могла бы приказать порождению Марева заткнуться, но она не стала. У Марева не было больше власти над ее страхами.
– Ты ведь знаешь, что в тот день меня гнали прочь не желания перемен. Наоборот, я боялась их до дрожи в ослабевших коленках. А новенькая треуголка, которую дед водрузил мне на голову, казалась тяжелой, как валун.
– И поэтому ты всю ночь шла под полными парусами, не выпуская штурвала из рук?
Ринриетта даже не повернулась в его сторону.
– Ты не поймешь. Ты же ничего не знаешь о людях, хотя живешь по соседству с нами миллионы лет. Это все из-за… деда.
– Ты терпеть его не могла. Ты стыдилась его даже перед Кин. Но безропотно приняла судьбу из его мертвых рук?
– Он умирал на моих руках. Человек, которого я не знала, в последние дни своей жизни пришел ко мне, чтоб вручить самое дорогое, что было в его жизни. И я…