Воспитание феи
Шрифт:
— Не кури, жена против. Спасибо. Если хочешь пистон за свою заявку на... Не беспокойся: если я лично кем займусь, считай дело в шляпе. Не, без преувеличений — стоит мне щелкнуть пальцем, и менеджеры по персоналу берут работника в штат. Я в девяносто втором начинал грузчиком; через три года стал ответственным за свежие продукты, принимал в четыре утра грузовики на пандусе набережной. Стоило мне засомневаться в качестве бананов или там по поводу даты, указанной на яйцах, я говорил «нет», и мужичье грузило свои ящики обратно. Не знаю, понимаешь ли ты, какой это взлет. А ведь я даже среднюю школу не окончил.
Я
— Очень мило, — заключает он.
На самом деле скутер сегодня утром не завелся. Мусс и Рашид его починят. Если же неисправность окажется слишком серьезной, они угонят другой; так они мне и сказали: «Не бери в голову». С ума сойти, с каким усердием они стараются избавить меня от хлопот, на которые мне плевать, решить те проблемы, до которых мне и дела нет.
Он паркуется на стоянке кинотеатра, снимает панель магнитолы, достает из-под сиденья железную палку, с помощью которой фиксирует руль и педаль акселератора, закрывает ее на замок, вылезает, включает сигнализацию и берет меня за руку.
— Ты знаешь, что ты мне нравишься? — уточняет он.
И сжимает мои пальцы, чтобы показать, насколько он напорист.
Мы садимся в тот момент, когда в тишине зала на экране появляются титры. Он окидывает взглядом световые указатели и радуется, что зал в нашем полном распоряжении. Я не подумала о последствиях своего выбора. Первые торжественные пейзажи проплывают перед нами, безмолвные, сопровождаемые лишь дыханием ветра, расставлявшего титры на свои места.
— Звук! — брюзжит он.
И удовлетворенно разваливается в кресле, услышав первую фразу: киномеханик его послушался. Он нежно обнимает меня за плечи, но пока не тискает, словно ему достаточно одних лишь прикосновений. Человек, похваляющийся друзьям, что знает все о том, как удовлетворить женщину: «Я не гоню коней». Пускай радуется: у него впереди три часа.
Переживания героев схожи с моей тоской, моим отчаянием. Почему я сказала ему «да»? Он решит, что я уступаю, а я просто отступаю. Я знаю истинную причину, знаю, ради чего готова заняться любовью без желания: «лучшая» — вот волшебное слово, иллюзорность которого он может развеять. Чтобы завтра пересадить меня на простую кассу и оставить в покое — который я приняла бы, не заслужив? Нет. Чтобы унизить себя, испачкать грязью, наказать за пустые мечты блуждания.
Он говорит. Комментирует действие, задает вопросы, оценивает высоту горы, протяженность пространства, отмечает, что актриса, играющая сестру, чем-то похожа на Жозиану и рассказывает мне про нее анекдоты. На второй катушке я даже позволяю ему поцеловать меня, чтобы замолчал. Он довольно сопит, а я смотрю фильм краем глаза.
Достаточно обработав мой рот, он снова откидывается на спинку кресла, удовлетворенно вздыхая, как будто только что прикончил банку с пивом. Я сглотнула слюну, в душе пустота. Это всего лишь унизительно, не более. Я пытаюсь абстрагироваться, подключиться к тому, что
Правой рукой он периодически ласкает мне грудь — как лампочку вкручивает, потом опускает руку мне между ног. Я шепчу: «У меня месячные». Он отвечает, что ему без разницы. С экрана сияет солнце, озаряет его благостную, самодовольную рожу. Любовники расстаются, чтобы больше не видеться, но не говорят друг другу об этом. Растерянные взгляды, пустые обещания, потрясенные лица, прощальные улыбки, обманные слова...
— Половина одиннадцатого! — комментирует он.
Убирает часы в карман, ворчливо потягивается, скрипит креслом, ерзает. Я тяжело вздыхаю.
— Тоска какая, а? — с надеждой замечает он.
Я через силу киваю. Да, это тоска — смотреть прекрасный фильм в обществе идиота.
Единственное утешение — наблюдать, как в нем пробуждается ответственность: он сейчас прикидывает, сколько времени понадобится, чтобы довезти меня до постели, и сколько дополнительных часов придется оплатить няне. Нелегкий выбор. Утомившись, он закрывает глаза.
Я бужу его без двадцати двенадцать, когда в зале включается свет.
— Прекрасный фильм, — произносит он, бодро вскакивая на ноги: он явно в хорошей форме. — Что ж, я не предлагаю тебе поехать ко мне.
Мое молчание только подтверждает его сценарий. Он берет меня за руку и, уже не притворяясь, тащит к выходу. Теперь я — только приз, дело, которое надо сделать. За двадцать метров до машины он отключает сигнализацию, и «универсал», узнав хозяина, сигналит фарами, а он тем временем уточняет с томной иронией, приподняв брови:
— Квартал Жан-Мулен, блок Незабудка, лестница Б, верно?
Я киваю. Из моего curriculum vitae [6] он вынес только адрес. Уже на третьем повороте я чувствую жар под ягодицами и на спине: он включил подогрев на моем сиденье. Разогревает меня.
6
Биография, жизнеописание (лат).
И тогда в ветровом стекле, в свете белых ламп убегающих фонарей, словно призывая меня к порядку, возникают лица дедушки и Николя Рокеля: согласие, упрек, прощение, предостережение. Я свободна, это мой выбор — пройти испытание или избежать его.
— С ней ничего не случится? — спрашивает он, заглушая мотор.
Я поворачиваюсь и пристально смотрю ему в глаза, просто так, не желая выказывать ни смущения, ни сомнения.
— С кем? С кем ничего не случится?
— С машиной.
Кресло подо мной остывает, но я не отвожу взгляда.
— Я живу не одна, мсье Мертей.
Он подскакивает, задевает локтем руль.
— И ты согласилась пойти со мной в кино?
Внезапно его возмущение меня трогает. Он прав.
Он — самый обыкновенный человек, для которого «да» — это «да». Это я шлюха. Или святая. Хотя какая разница?
— Мне очень жаль.
Он ухмыляется:
— Врешь.
— Нет, уверяю вас...
— Ну да, уж я-то знаю женщин! Ты еще девочка, я сразу понял. Хорошо, я туда не пойду. В первый раз всегда страшно, верно? А ты не бойся, скажи себе, что это второй.