Воспитание поколений
Шрифт:
А ученики привыкли. Они ведь читали прежде в учебнике физической географии, что «сила падающей воды превращается в энергию на электростанциях», и пожимали плечами, так как знают из физики, что сила падающей воды — тоже вид энергии, и следовало сказать: «превращается в электроэнергию».
Иные фразы в учебниках невольно воспринимаются как пародия, как доведённое до абсурда стремление во что бы то ни стало сделать язык книги непонятным, нерусским. Открываем учебник домоводства и читаем там: «Обеденный стол может располагаться как в центре комнаты, так и примыкать к стене, в тех случаях, если площадь комнаты невелика и постановка стола в середине будет создавать неудобства при хождении». А ведь эту несложную идею можно выразить не только
В другом учебнике вы прочтёте, что «важнейшим средством против заражения… является содержание в чистоте рук». Да кто же так говорит? Кто так пишет, кроме авторов учебников? Только авторы канцелярских инструкций.
Учебник литературы уж во всяком случае должен быть образцом хорошего стиля. Между тем он даже грамматически небезупречен. (Я уж не говорю, что грамматических ошибок, неправильных согласований в учебниках по другим дисциплинам ещё больше!). Нельзя сказать «поднял к революционной борьбе», можно — «побудил к борьбе» или «поднял на борьбу». Неправильно сообщение, будто «никогда в истории русской литературы не было такого разнообразия литературных направлений». Направления были в самой литературе, а не в его истории. Или: «Из задачи, поставленной Радищевым в «Путешествии» — показать правовое и материальное положение всех классов…» Задача Радищевым не «поставлена», а решена. Существенная разница! Эти первые попавшиеся примеры взяты с шести соседних страниц учебника для 8-го класса.
Глаголы авторы учебников выбирают самые мёртвые и невыразительные. «Ни одно государство не имеет такого обилия рек, как СССР», реки «имеют течение медленное», озёра «имеют удлиненную форму». Даже в толковом словаре сказано, что глагол «иметь» в этом значении книжный и соответствует по значению более живым оборотам — тем самым, которых авторы учебников не любят.
Я привел так много примеров (мог бы привести их сотни), чтобы показать, что все эти «имеет», «имеется», «являться», «в случае голода», «закаливающие факторы», «постановка стола» — обороты, удаляющие учебник на бесконечное расстояние от литературно написанной книги, — характерны для того рода детской литературы, который называется школьным учебником. Эта беда так широко распространена, что заслуживает серьёзного общественного внимания. Написанный литературным языком школьный учебник — не обязательное, необходимое условие выпуска его в свет, а нечаянная радость. Хорошо написанные учебники есть, но их немного. И это приводит к тому, что часто неуклюжи, невыразительны речь и письмо студентов, молодых рабочих. А некоторые из них становятся потом педагогами или авторами учебников и пишут их, заботясь только о научном и методическом улучшении прежних, а не об улучшении языковом, стилистическом.
Крупнейшие русские учёные не жалели сил и времени для работы над популярными, подлинно народными книгами о науке. Они писали их превосходным языком — вспомним Тимирязева, Мечникова, Ферсмана, Обручева… Но, к сожалению, не у них учатся авторы учебников. А у кого же? По-видимому, у авторов предыдущих учебников.
Ведь это издавна повелось. О плохом, невнятном изложении научных знаний с болью писал Герцен. Рецензировали школьные учебники Белинский, Добролюбов, Чернышевский. «Что за охота приучать детей к такому варварскому слогу?» — горестно спрашивал Белинский, прочитав учебник грамматики.
Внимательно присматривался к характеру и стилю изложения учебных пособий Лев Толстой. Он тратил много времени на отделку своих маленьких рассказов для детей о науке и технике, создавая множество вариантов. Трудясь над «Азбукой», Толстой жаловался в письме, что «работа над языком ужасная — надо, чтобы всё было красиво, коротко, просто и, главное, ясно».
Вот этой «ужасной работы» авторы учебников большей
Как бы ни были высоки научные и методические достоинства учебников, их коэффициент полезного действия в очень сильной мере снижается отсутствием заботы о хорошем изложении. Нужно ли повторять, что язык — единственное средство выражения мысли, и, значит, плохой, неточный язык лишает мысль ясности, делает предмет изложения туманным и скучным.
Откуда же берётся такая небрежность к литературным качествам учебников? Неужели она объясняется только тем, что чтение учебника обязательно для подростка, независимо от того, нравится ему книга или не нравится?
Довести учебник по литературному качеству до уровня хороших научно-популярных книг — задача очевидная, необходимая, но это, пожалуй, только первая часть задачи.
М. Ильин мечтал об учебнике, в котором вещи не лежали бы неподвижно по полкам, а двигались, сталкивались, изменялись сами и изменяли одна другую, как в настоящем мире.
Об этом мечтал и Б. Житков. Он говорил в письме к И. Халтурину:
«Я думаю, что надо наконец начать кому-нибудь писать настоящие учебники. Учебники — для детей. Это ведь тоже, выходит, детская книжка. И, скажите мне на милость, почему с беллетриста такой спрос: если на первой полустранице «ничего не начинается», то всякий вправе захлопнуть книжку и обругаться. А с «руководства» — никакого спросу, лишь бы вмещал курс.
Я… хочу завернуть курс дифференциального исчисления с цветными картинками для рабфаковского человека. Чтобы читалось, как роман, как Рокамболь, и чтоб ни на волос не отходить от математических догматов, а не то, что математика для бедных».
В самом деле, можно ли забывать, что школьные учебники — это детские книги и к ним применимы все требования, которые мы предъявляем к любым другим книгам о науке для детей. Иначе говоря, учебник должен давать пищу воображению, должен иногда обращаться к разуму при посредстве чувства, не чураться образа, как дьявольского наваждения, — словом, он должен обладать хотя бы некоторыми качествами, свойственными научно-художественной литературе.
Ведь каждый хороший педагог пользуется на уроках образом, художественной речью. Почему же так подчёркнуто бестемпераментны многие учебники, почему их авторы так скупо, боязливо обращаются к образу, почему их политические обобщения и экскурсы не перерастают в художественную публицистику, не задевают воображения, апеллируют только к разуму, но не к чувствам?
Научно-художественная литература совмещает просветительную задачу с воспитательной. Преподаватели на уроках широко пользуются и материалом научно-художественных книг и их методом, обращаясь одновременно к разуму и эмоциям подростка. А на учебники вся наша богатая художественная литература о науке не оказала ни малейшего влияния.
Задача их иная? Лишь отчасти. В учебнике должно быть систематически изложено всё, что нужно знать школьнику в данной области науки. Автор книги научно-художественной не обязан давать весь комплекс знаний, предусмотренный программой, не обязан излагать материал в строгой, выработанной методистами последовательности. Не обязан, но может! Такая задача по силам писателю, хорошо ориентированному в науке, которой он посвящает свою книгу.
Примером могут служить хотя бы произведения Н. И. Михайлова. Их познавательные и литературные достоинства, их воспитательное значение широко признаны. «Над картой Родины» даёт сведения по экономической географии СССР в объёме, близком к школьному курсу, хотя материал иначе расположен. В отличие от учебника, социалистическая экономика показана в этой книге не статично, а в развитии, в ощутимом для подростка движении. Есть всё основное. Но есть и детали, наблюдения, которые определяют эмоциональность рассказа, портретность, а не фотографичность литературного изображения. И при этом размер книги меньше учебника экономической географии для восьмого класса.