Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник
Шрифт:
— Ты кем работаешь? — спросила я.
— Шофером, как и раньше. А ты?
— Редактором в издательстве.
— Генерал ваш родственник? — осторожно предположил Михаил.
— Я делаю запись его книги.
Больше говорить оказалось не о чем. Я помнила нескольких деревенских парней, которые вместе с Михаилом ходили на танцы. Они повторили судьбы своих родителей.
Сидит в тюрьме.
Уехал в Сибирь.
Работает на маслозаводе.
Вкалывает на кирпичном заводе.
Заводами их числили по прежним понятиям, хотя на кирпичном заводе работало всего тридцать человек.
Пирату, по его просьбе, постелили на сеновале.
— В последний раз сплю на сеновале, — сказал он.
— Почему в последний? — спросила я. — Я вам устрою такую же ночевку, когда приедем забирать мать.
Я не сомневалась, что снова приеду сюда с Пиратом.
Утром мы выехали в Москву.
— Поведешь ты, — сказал Пират.
Я хотела выехать из деревни сама, но, боясь отказа, не решилась попросить об этом Пирата, он догадался сам. Пират почти всегда чувствовал, что я хочу. Тогда я подумала, что, наверное, всю оставшуюся жизнь буду сравнивать всех мужчин с Пиратом. У нас в издательстве работала редакторша, вдова маршала, одного из десяти самых известных по последней большой войне. Маршал бросил свою еще довоенную жену и в середине шестидесятых женился на ней, двадцатилетней. Они прожили всего три года, но после маршала она так и не смогла выйти замуж снова. Неженатые капитаны не рисковали жениться на вдове маршала, это было бы нарушением субординации, полковники мечтали о генеральских погонах, но развод мог повлиять на их карьеру, и они предпочитали не рисковать. Маршалу было терять нечего. Он оставался маршалом навсегда.
Я села в машину и тронулась, осторожно выехала на главную улицу, естественно названную именем Ленина и единственную покрытую асфальтом. Все смотрели на «вольво», на генерала, сидящего рядом со мной, и, наверное, на меня, особенно маленькие девочки. Может быть, когда-нибудь одна из них выйдет замуж за генерала, во всяком случае теперь у них будет если не цель, то мечта.
На московской трассе я увеличила скорость, вначале до восьмидесяти, потом, видя, что Пират дремлет, до ста двадцати километров в час, ожидая, что Пират откроет глаза, посмотрит на спидометр и скажет, чтобы я сбросила скорость. Пират через некоторое время посмотрел на спидометр, но ничего мне не сказал и снова закрыл глаза. И я тут же сбросила скорость до восьмидесяти, понимая, что без его подсказок я вряд ли приму единственно верное решение, потому что, как я поняла еще во время учебы на автокурсах, при вождении единственное решение может быть правильным, потому что на дороге невозможно повернуть даже на несколько метров назад и повторить маневр.
После возвращения в Москву Пират подписал доверенность на право вождения мною «вольво». Теперь после работы над рукописью мы выезжали на мое совершенствование в вождении. Машину вела я, Пират сидел рядом и подсказывал, если я делала грубые ошибки. Особенно меня пугали узкие улицы, на которых машины могли столкнуться при каждом неточном движении одного из водителей. На московских проспектах, когда машины неслись буквально в метре одна от другой и невозможно было расслабиться хотя бы на несколько секунд, я, как при прыжках с парашютом, после каждой поездки теряла в весе. Через неделю Пират, вероятно посчитав, что я готова к обучению профессионалом более высокого класса, нанял водителя из кремлевского Девятого управления, который сопровождал правительственные машины. Через месяц я чувствовала себя уверенно и в ночных поездках,
Я даже обнаглела немного и начала ездить в крайнем левом ряду и уже сигналила фарами менее расторопным водителям.
Мы продолжали работать над рукописью, Пират был предельно точным, и даже опубликованные цифры он проверял по разным источникам. Он впервые рассказал о гибели первой советской атомной подводной лодки, о том, что сбитых в Африке советских летчиков не искали, чтобы не выдать секрет пребывания наших военных в той или иной стране. Особенно меня поразила история нашего крупнейшего геолога, которого выкрали в Афганистане и предложили обменять на десять пленных моджахедов. Командир части мог произвести обмен в течение двух часов, но армейское советское командование на это не решилось и запросило Москву, откуда ответили, что нельзя создавать прецедент: обменяем один раз, будут похищать постоянно.
Геолог был известным в Афганистане специалистом еще до переворота и войны, он открыл большие запасы нефти, и моджахеды разрешили ему написать письмо Брежневу. Ответа не получили, и его голову с отрезанными ушами передали в расположение советских войск. После этого многие специалисты под разными предлогами стали покидать Афганистан, теперь уже зная, что, если с ними произойдет подобное, к ним на помощь не придут.
— Но почему так поступали? — спросила я.
— Старая русская, а потом и советская традиция — не беречь людей. Нас много. На место павшего встанут тысячи новых борцов.
— Может быть, поэтому и не встали, и советская власть, как только представилась такая возможность, рухнула почти в три дня.
— Конечно, и поэтому тоже, — подтвердил Пират.
— В зарубежных источниках приводится много фактов жестокости нашей разведки. Убивали диссидентов, которые оставались за рубежом, убивали своих работников, которые переходили на сторону противника из политических убеждений.
— Работник разведки принимает присягу, а это все равно что подписать контракт, а контракт надо выполнять. Изменение политических убеждений — это невыполнение контракта, за это наказывают во всем мире, у нас наказывают смертью.
— А ты убивал тех, кто нарушал контракт?
— Я не убивал, убивать не генеральское дело, это делали работники с более низким званием.
— Но ты отдавал такие приказы?
— Да, отдавал.
— А если бы тебе приказали, ты убил бы?
— Конечно, это входит в условие моего контракта.
— Но ведь те, которые остались за рубежом, оказались более правыми: система, на которую они работали, лопнула. Они оказались дальновиднее, чем вы.
— Условия контракта предусматривают выход из системы. Уйди и выступай против.
— Но выход из системы означал смерть.
— Ничего подобного. Могли быть лишения, нищета. Кстати, мы очень уважали академика Сахарова. Убеждений не разделяли, но уважали.
— Сослали, насильно кормили, когда он объявлял голодовки.
— В системе были издержки, но насильное кормление, психушки — это ведь не мы, это врачи, которые могли и отказаться, но не отказались.
Если раньше мы работали только в первую половину дня, то теперь Пират диктовал и после обеда. В тот день я так устала, что, приготовив ужин, предложила сама: