Воспоминание об Алмазных горах
Шрифт:
Через год вместе с другими студийцами она уехала в Ленинград поступать в только что организовавшийся Институт сценических искусств. У всех у них были документы об окончании петрозаводской театральной студии под руководством известных александрийцев — Н. В. Петрова и Ю. Н. Юрьина. Это было наилучшей рекомендацией, и всех их зачислили студентами института.
За учебой, за новыми впечатлениями образ Юрия Николаевича несколько померк, стушевался, сердечная боль утихла. Она уже решила, что вовсе избавилась от «девчоночьей дури». И вдруг — встреча.
После зачетного спектакля она поехала на несколько дней
…Они встретились совершенно случайно.
В тот майский день было необычно тепло для этих мест. Ярко светило солнце на чистом голубом небе. Катя бесцельно шагала по знакомой улице родного города, наслаждаясь видом свежей весенней зелени. После каменных громад Ленинграда родной город казался интимно-уютным и очень тихим. На душе было легко и радостно. Институт закончен, впереди любимая работа… И вдруг сердце ее оборвалось, кровь застучала в висках и солнечный свет точно ослепил ее. Навстречу ей шел до боли знакомый человек. Это был он, Юрий Николаевич…
— Вот так встреча! — обрадованно воскликнул он, протягивая ей сразу обе руки. — А я здесь на гастролях, показывал две свои пьесы: «Советский черт» и «Дары волхвов». Вчера был последний день. Завтра уезжаю.
— Как жаль, что я опоздала, — огорченно проговорила Катя.
— Да, жаль… Ну, а ты? Поздравляю с окончанием института. Куда распределили?
— Осталась у Вивьена в Театре актерского мастерства.
— Хочешь в Москву, в Театр Революции? — быстро спросил Юрий Николаевич.
— Да! — не задумываясь, воскликнула Катя, безоглядно отрекаясь а от ТАМа, и от Вивьена. Она жадно всматривалась в его лицо, слушала и едва понимала, что он говорит. Нет, не излечилась она от своей «дури», он все так же был дорог ей, все так же любим…
Решили зайти в чайную. «Посидим, поболтаем… Столько воды утекло», — сказал он.
Выбрали уютное местечко. Заказали чай.
— Какая ты стала красивая, Катюша, — ласково, с оттенком непонятной грусти, говорил он, прикрыв ее руку своей горячей, несколько влажной ладонью. Шутливо спросил, вспоминала ли она о нем, об их студии там, в Ленинграде, где ее окружало столько блестящих и разнообразных талантов. Она так же шутливо ответила: «Вас забудешь…»
Он улыбнулся ее непосредственности. И после короткой паузы с горькой усмешкой сообщил:
— А от меня жена сбежала к другому, оставила мне трехлетнюю дочку Наталку…
— О! — сочувствующе воскликнула Катя. Потом робко спросила: — Вы ее любили?
— Возможно, — снова усмехнулся он. — Теперь не люблю.
Да… Они сидели тогда в кафе, вспоминали веселые студийные годы. Юрий Николаевич рассказывал о своей работе в Театре Революции, о его славном директоре Матэ Залке и о Мейерхольде с его биомеханикой. Как бы между прочим похвастался, что лично его пьесы отметил сам Луначарский, даже написал предисловие к сборнику его пьес.
Потом очень подробно расспрашивал Катю о годах учебы в Ленинграде, о планах на будущее.
И вдруг с несколько наигранной бесшабашностью, совсем по-актерски предложил:
— Поедем со мной в Италию?
— Зачем? — с удивлением спросила Катя.
— На Капри, к Алексею Максимовичу. Луначарский посылает. — И уже серьезно
Еще бы ей не помнить… Весь город тогда за него переживал.
— Поедем, Катюша, ты мне очень нужна… — снова, уже серьезно, повторил он, заглядывая ей в глаза с какой-то печальной отрешенностью. Сердце ее невольно сжалось. Только теперь она обратила внимание на его странно утончившееся лицо, на худобу шеи, выступающей из воротничка рубашки, ощутила влажность его горячей руки. Со страхом подумала: «Да он же сильно болен!» Представила его одиноким на чужбине, и волна жалости и нежности затопила сердце. Ведь это был Юрий Николаевич! Их Юрий Николаевич, которого все так любили и преклонялись перед его талантом! Нет, она его не оставит, не предаст. Быть всегда с ним рядом, заботиться о нем — какое счастье!
На другой день сообщила о своем решении родителям. Мать всполошилась:
— Ты сумасшедшая! Выходить замуж за человека, у которого есть жена и ребенок. Ты просто жадна до страданий.
— Я люблю его и поехала бы с ним, если бы он даже был Синей Бородой, — упрямо ответила она.
— А театр? А карьера? Можешь всю жизнь поломать. Мы тебя учили, тянули изо всех сил… Вас ведь вон сколько…
Мать заплакала. Бедная мама, нелегко ей было отпускать дочь в такую даль, в неизвестность. Еще не старая. Гладкие темные волосы стянуты красивым узлом на затылке. Лицо несколько поблекшее, но глаза живые. В прошлом учительница, она внушала дочерям стремление к самостоятельности, к независимости. Настаивала на том, чтобы они получили высшее образование. Говорила: «Мужчины могут прожить и физическим трудом, а женщина обязательно должна иметь подходящую профессию, быть независимой».
Возможно, причиной подобных утверждений была неудовлетворенность собственной жизнью. Родила восьмерых детей, троих похоронила в младенчестве, а пятерых вырастила. Она, Катя, самая старшая, за ней идет Таня, потом Муся, братья Валентин и Анатолий. Мать отдала им, своим детям, всю жизнь. Отец знал только свою работу да охоту. Прирожденный охотник, он ненавидел душную канцелярию и не любил свою канцелярскую работу. Сейчас он сидел хмурый, иногда строго покашливал. В его глазах Катя читала молчаливое осуждение. Но любовь сделала ее глухой ко всему. Перед ее мысленным взором стоял только он, Юрий Николаевич.
…И они уехали в Италию, прихватив с собой его трехлетнюю дочку Наташу. Он очень любил девочку и не захотел с ней расставаться.
У Юрия Николаевича было письмо Луначарского к Горькому с просьбой помочь молодому драматургу Юрьину с устройством на Капри. Но когда они прибыли в Неаполь, Юрий Николаевич постеснялся беспокоить Горького, и они не поехали в Сорренто, где жил тогда Алексей Максимович. Решили сразу переправиться на Капри.
Неаполь громоздился крутыми уступами над живописной бухтой Неаполитанского залива. На восточной стороне его кольцом загибающегося берега едва прорисовывалась сквозь белесую дымку двугорбая вершина Везувия. Та, что была повыше, слегка курилась. Краски были предельно ярки, насыщенны, словно на старинной пасхальной открытке. Лазурное море, лазурное небо. После холодной Карелии и хмурого Ленинграда этот лазурно-золотой мир казался сказочно прекрасным.