Воспоминания глупого кота
Шрифт:
Я имею в виду не только семью, которой принадлежит дом, и августовские недели, во
время которых по фантастической случайности безустанно отмечаются именины и дни рождения. Как будто кто-то свыше нарочно устроил, чтобы дни рождения и именины
проходили с конца июля по начало сентября, облегчая таким образом совместные
празднования этих торжественных дней. Бегония-мать приезжает в Мургию всегда самой первой. В только что открытый ею дом с самых первых летних дней, после последних экзаменов и отъезда малышей в Англию, начинают стекаться друзья и подружки ребят. Одни – проездом по дороге куда-то еще, другие – чтобы отдохнуть несколько светлых дней после продолжительной учебы. На
К счастью, никто не воспринимал плохо то, что я избегал желанных нежностей. Все,
даже те, кто встречался со мной много лет, исходят из предположения, что мы, коты – народ подозрительный и немножко ненадежный. Наши дерзкие выходки – и мои в том числе – составляют часть черной легенды, которая подходит нам как нельзя лучше, когда мы хотим избавиться от взбучки. Так что я провел добрую часть каникул в Зуе, ускользая от мурлыканий и воркований приезжавших людей, которые исчезали, почти не оставляя следа, но которые, не знаю почему, чувствовали себя обязанными посылать мне полудюжину нежных взглядов и телячьих нежностей, полагаю, из-за отсутствия в семье детей.
Эти тоска и скука смешиваются с замешательством, если принять во внимание весь этот кошмар семейного расписания жизни в Мургии. Это просто какое-то безумие, но этого достаточно для того, чтобы я мельтешил и суетился б'oльшую часть дня. Я уж не говорю о Бегонии-дочери, которая живет, как правило, в Витории. Вернее, которая обычно засыпает на рассвете, и просыпается незадолго до завтрака. Она – ночная королева Витории, или, как теперь говорят по-баскски, Гастейса. Парни со своими друзьями тоже уходят после ужина и возвращаются около трех-четырех, а то и около пяти утра, почем мне знать, до смерти меня пугая. Где только они шляются. А, какая, черту, разница! Все равно с праздника ли, с гуляний ли в ближайшем селении, или из самого Бильбао, у которого есть своя Большая Неделя – баскский фольклорный фестиваль Асте Нагусия(Большая Неделя по-баскски), о котором теперь много говорится в Мургии – в середине августа. Подобный праздник Девы Марии Бланка проводится в Витории в первых числах августа, в ресторанчике “Арлоби”, надежном прибежище на ночь для тех, у кого нет аппетита, или мало денег. “Арлоби”, как материнские колени, в которые тычутся в случае беспомощности.
Дело в том, что ночью, во время обычного сна (мой режим, понятное дело, установлен
старшими и привычной жизнью в Мадриде), кровати пусты и прекрасны, если кто-то
(вещь достаточно частая, несмотря на крики Бегонии-матери) не оставил свою кровать
разбросанной, подобно смерчу Эндрю, прошедшему по Флориде и разрушившему ее в прошлом августе. Так что в подобных обстоятельствах, я жду в стратегически важном месте – в просторной прихожей на верхнем этаже, возвышаясь над лестницей. Если же того, кто всем заправляет, нет дома (он, кстати, в этом году редко появлялся в Мургии), я с грациозностью и изяществом мультяшной розовой пантеры тайком проскальзываю в супружескую опочивальню и свертываюсь клубком
Самым первым обычно приходит Луис Игнасио, я узнаю его по все еще неуверенным
шагам. Июль он провел в длительном путешествии по Европе с тремя своими друзьями, вероятно, для того, чтобы доказать самому себе, что он здоров и окреп. Бедняга, как же он этого хотел! В его движениях до сих пор еще большая неуверенность. Иногда, когда он спотыкается, он злится на самого себя. Кроме того, я знаю, что он не уходил бы из дома чисто из интереса. Почти каждую ночь он уходит потому, что, вне всякого сомнения, стремится вести обычную, нормальную жизнь. Бывают дни, когда видно, что ему больнее обычного, особенно, когда появляются утренние туманы, которые проникают в его кости, оставляя его почти таким же уставшим и обессилевшим, каким чувствовал себя я все это время в Мургии.
Потом, сообщив о точном времени приезда, появляются малыши, Хайме и Уксия, с кем-то
из кузенов. Эта парочка провела июль в Ланкастере, на севере Англии. Домой они вернулись с явным желанием побыстрее забыть суровость английской жизни в лоне семьи. Хайме даже
пробыл несколько дней на средиземноморском побережье в летнем домике приятеля, который находился вместе с ним в Мургии в начале августа. Уксия, напротив, весь месяц почти не выходила из дома, поскольку у нее были кое-какие нерешенные делишки на
сентябрь, и у нее не было иного способа решить их, кроме как посвятить несколько часов
учебе, повинуясь непреклонному материнскому приказу под ее же неусыпным оком. Хотя,
по правде говоря, она делала все возможное, чтобы улизнуть от скучной учебы в чудесную
компанию на дни рождения подружек. Как бы ни так, она выходила из-за рабочего стола и направлялась в клуб, или какой-нибудь соседний дом по заманчивым призывам друзей, по
весьма уместным, своевременным телефонным звонкам под каким-нибудь вымышленным
предлогом. Сбежать по утрам ей было гораздо сложнее и не оставалось ничего другого,
как сдаться, смириться с очевидностью – скука, а не лето! Тем более заявился мадридский
дядюшка, почти весь август дававший ей по меньшей мере полуторачасовые уроки каждое утро перед походом в бассейн. Со всех этих дней рождения друзей, соседских праздников,
клубных вечеринок, ночных домашних сборищ и посиделок Бог знает у кого она тоже много раз возвращалась на рассвете, внося свой вклад в мои ночные испуги и нагоняя на меня во сне страху.
У Бегонии-дочери, похоже, нет часов. Она возвращается не ко времени, частенько, когда
солнце находится уже высоко над горами, мешающими нам любоваться аэропортом
“Форонда”, тем самым, из которого она летала на отдых в Париж, пробыв во Франции
восемь дней. Ясный перец, потом она с восхищением рассказывала об этом, особенно о
Евро-Диснейленде, или, как он там называется.
В общем, временами я не мог заснуть и уверен в том, что эти постоянные внезапные
испуги имеют большое отношение к моему душевному смятению, о котором болтается все
это лето. Столько приездов и отъездов, столько новых людей, этот вечно прерываемый сон,
постоянный всеобщий кавардак, царящий в доме – я так этого боюсь. Всего этого было
более, чем достаточно, чтобы расшатать мою нервную систему до такой степени, что
ничуть не соврав, могу вас заверить, что гораздо спокойнее вздохнул дома, в Мадриде.
Хоть это спокойствие и было относительным, но уж, конечно же, более милостивым по отношению ко мне.
На протяжении этих мургийских месяцев я частенько слышал разговоры о том, что я