Воспоминания о Евгении Шварце
Шрифт:
Есть одна пьеса, где два акта одинаково прекрасны. Это «Обыкновенное чудо», потому что он замкнулся и написал оба акта без влияния со стороны.
Он был очень требовательным к себе человеком. Когда мы начали ставить «Тень», третьего акта еще не было. Мы ставили первые два акта по частям, много обсуждали, поэтому второй и третий акты носят иную жанровую интонацию. Это акты более публицистические. Потому что на Евгения Львовича нахлынула масса всяких новых мыслей в связи с тем, что высказывали ему самые большие доброжелатели — Акимов, я, коллектив нашего театра. Все очень хотели участвовать в пьесе, и когда мы получали роли, каждый из нас хотел, чтобы его роль была еще лучше. А так как совершенно справедливо замечено, что Евгений Львович был очень добрым человеком,
«Обыкновенное чудо». Первые два акта написаны им самостоятельно (в смысле без доброжелательных высказываний друзей и знакомых), поэтому это наиболее цельная его пьеса для взрослых, с моей точки зрения ( 1 ). И кроме того, мне и сейчас кажется, что в отношении третьих актов Евгений Львович тоже иногда говорил, что нужно кончать оптимистичнее. Но для меня пьеса кончалась во втором акте.
У Евгения Львовича во всех пьесах была своя интонация, и мне кажется, что эту интонацию, как режиссер, очень хорошо воспринимал и воссоздавал на сцене Николай Павлович Акимов. Я много видел спектаклей по пьесам Шварца в других театрах и в кино, и везде, не знаю отчего, может быть, потому, что привык к интонации Шварца, — всегда огорчался. «Обыкновенное чудо» в кино, «Снежная королева» в кино — это не то, это не Шварц. По-моему, удалась только одна картина — это «Золушка». Она и сейчас смотрится и живет, потому что в ней много сохранилось великолепного Шварца.
Мы сыграли «Тень» до войны 57 раз. Началась война, эвакуация, и мы встретились с Евгением Львовичем в Сталинабаде, куда его Николай Павлович зазвал, чтобы дописывать «Дракона». Первый акт «Дракона» был готов, второй в фрагментах. Акимов сразу же засадил Евгения Львовича писать пьесу. Но он не мог писать по заказу, он отнекивался, сопротивлялся. Я был свидетелем их споров, споров жарких. Жаль, что я не записал, это были весьма интересные беседы, они содержали в себе много мыслей и много остроты. Один убеждал, другой — сопротивлялся, и неизвестно, кто из них сильнее защищал свои позиции. Доходило до того, что Николай Павлович, сердясь, запирал его у него дома.
Вот такой эпизод. Он жил в районе Комсомольской улицы и Лахути. Я прохожу и слышу меня зовут: «Павлуша!» — Смотрю, Евгений Львович сидит у окошка, грустный. — «Зайди, — говорит, — ко мне, только сперва зайди в магазин, купи чего-нибудь». — Я прихожу, Евгений Львович говорит: «Через дверь не ходи, я заперт, давай через окно». — Я забрался через окно, за что потом мне очень попало от Николая Павловича. На другой день Евгений Львович принес третий акт, хотя в нашей беседе мы говорили обо всем, о чем угодно, только не о пьесе. Мы были удивлены. Вот как хорошо иногда побеседовать ни о чем. «Ты ушел, — сказал Шварц, — и у меня все пошло гладко». С ним было легко разговаривать, это был очень хороший друг. Ему можно было говорить всё, что думаешь, не выбирая слова.
Я ему высказал, что конец неубедителен, что что-то нужно сделать. Когда закончилось собрание, он подошел ко мне: «Ну, знаешь, от тебя не ожидал, столько времени у меня просидел и не мог толком сказать. Обязательно надо на людях».
Евгений Львович очень волновался, когда шли его произведения на сцене. От того, что ему трудно было писать, он долго в голове вынашивал текст, прежде чем его записать. У него всегда было много замыслов, он был очень интересным собеседником. Он рассказывал несколько раз за чаем «Сказку о потерянном времени». Этот рассказ был для меня, слушателя, лучшим из всего, что я слышал от него. Мы смеялись до упаду, столько там было смешного, прекрасно выраженного в характерах и в тексте. Мы потом просили еще раз рассказать эту сказку. И вдруг эта сказка была напечатана. Евгений Львович дал мне почитать, я с радостью начал читать и… не узнал сказку. «Что это такое? Не сердитесь на меня, но то, что вы рассказывали, было во много раз интереснее, острее,
… О Евгении Львовиче можно говорить много, масса впечатлений, масса встреч. Мы с ним часто говорили на Щучьем озере, в Репино, на набережных Невы, когда он рассказывал что-нибудь новое, интересное. У него была масса новых замыслов, но он очень переживал выход каждого своего произведения на сцене. И я думаю, что это повлияло на его здоровье и преждевременную смерть, ибо так, как он переживал, как он волновался и близко принимал к сердцу — этого не расскажешь. Всегда хотелось как-нибудь его от этого дела отвлечь, чтобы он не портил себе здоровье. Очень он близко к сердцу принимал и успех своих произведений, и их трудное прохождение, ибо он писал в период сложной идеологической борьбы, и это отражалось на его «сказочных» работах. Даже такая сказка, как первая пьеса для взрослых в театре Комедии, еще до моего прихода в театр, «Принцесса и свинопас», хотя она и была сделана по заказу театра, получилась прекрасная пьеса, но в те времена нам категорически не разрешили ее ставить. Мы в течение нескольких лет обращались в Репертком, но нам не удалось добиться ее постановки.
Ефим Добин
Добрый Волшебник
У близко знавших Евгения Львовича Шварца наверняка осталась в памяти особенная его улыбка при встрече. Она была заметна уже издали. Дрожала где-то на конце подбородка и, казалось, говорила:
— А сейчас вы услышите забавнейшую историю.
Или:
— А я припас вам чудную остроту. Эпиграмму. Каламбур. Шутку про нашего общего знакомого.
И вы сразу начинали улыбаться в предвкушении забавной истории. Или остроты, шутки, иронического намека.
Не следует только думать, что Женя Шварц (так звали его друзья) принадлежал к категории присяжных остряков, как правило, утомительных. Шварц не трудился подолгу над своими экспромтами. Они рождались у него свободно и легко. А главное — он испытывал жгучую потребность рассказывать людям, к которым питал симпатию, что-то веселое, комическое, остроумное. Ему очень нужно было привести своего собеседника в доброе состояние духа.
В его сказках часто фигурировал добрый волшебник. Это был он сам.
И как радовались мы каждой встрече с Евгением Львовичем! Как ободряла эманация веселости, постоянное излучение доброго душевного расположения! И как непроизвольно светлели лица собеседников при одном упоминании слов: «Женя», «Шварц», «Евгений Львович».
До конца дней своих он сохранил какую-то детскость. Старожилы комаровского Дома творчества помнят его уморительную «дуэль на животах» со сценаристом Константином («Котом») Исаевым. И Евгений Львович, и Исаев в равной мере обладали весьма солидной корпуленцией. «Дуэль» придумал Шварц. Соперники надували животы и раздувшимися полушариями старались оттолкнуть друг друга с занятой позиции.
Все проделывалось с величайшей серьезностью и спортивным азартом. А окружающие помирали со смеху.
На юбилейном чествовании старика Чапыгина ( 1 ) Шварц выкинул неожиданный номер. После торжественного, по всем правилам заседания (Чапыгина любили и почитали) Евгений Львович встал на стул и начал изображать «собачий юбилей». Он лаял на самые разные лады. Солидный, преисполненный собственного достоинства, на басах. И визгливый, с подобострастием. И заливающийся в упоении славословия. И ласково-заискивающий. И сурово-снисходительный. И трусливо-завистливый. Целая галерея «характеров».