Воспоминания о Корнее Чуковском
Шрифт:
Но не только мы, дети, - самые чопорные взрослые не обращали внимания на эти отступления от общепринятых норм. Во всем поведении К. И., в каждом его жесте была такая непосредственная естественность, что его принимали таким, каким он был.
Помню, как-то вечером К. И., мама и Маргарита Федоровна Николева, близкий друг мамы, преподавательница гимназии, пошли гулять на море. Мы, старшие девочки, конечно, увязались за ними. На пляже М. Ф. и К. И. ушли немного вперед, о чем-то горячо и серьезно разговаривая. Это была странная пара: М. Ф., полная, очень прямая, затянутая в
– Холодно становится, еще простудитесь, вот, заколите, - и она протянула К. И. английскую булавку.
Он покорно зашпилил отвороты пиджака у самого горла. Они пошли дальше. Беседа продолжалась.
После, дома, мама, смеясь, сказала М. Ф.:
– Знаешь, Маргарита, ты просто влюбилась в Чуковского - ты так с ним разговорилась (Маргарита была не из болтливых) и так о нем заботилась.
М. Ф., сердито сдвинув брови, покосилась на нас с сестрой и укоризненно произнесла:
– Уж ты скажешь, Таня...
Мы прыснули и выбежали из комнаты. Конечно, мы понимали - мама шутит, но намек на то, что наша неприступная Маргарита неравнодушна к Чуковскому, нам очень понравился.
Нил с притоками
Зимой, в городе, К. И. бывал у нас не часто. И всегда его приход как-то особенно оживлял нашу большую семью.
У нас в доме любили посмеяться. Особенно весело бывало за обедом, когда все собирались вместе.
Дед мой, Николай Федорович Анненский (после смерти отца, А. И. Богдановича, мы жили вместе с ним и бабушкой), крупный ученый-статистик, редактор либерального журнала "Русское богатство", был самым обаятельным, живым и веселым человеком, какого мне пришлось встретить в жизни. Шутки, забавные прозвища, смешные стишки так и сыпались, когда он садился за обеденный стол.
Мне кажется, что эта любовь к шутке, неожиданной забавной ассоциации сближала его с К. И. По своим литературным интересам и вкусам Чуковский не был ему близок. Что же касается мамы, чья любовь к поэзии не ограничивалась "гражданской лирикой", то она не отталкивала от себя все новое и потому с радостью принимала многое, чем восхищался Чуковский.
Споры за обедом не умолкали. Но дедушка, заметив наши погрустневшие лица, прерывал серьезный разговор:
– А ну, К. И., скорее рифму на Куоккала!
– и тут же, не ожидая ответа, выпаливал: - Станция Куоккала!
– Начальник бродит кругом да около!
И сыпались рифмы на все названия станций по Финляндской железной дороге.
Дойдя до Райвола, дедушка на секунду задумывался.
– Станция Райвола... Начальник съел буйвола, - с торжеством заключал дедушка.
Мы хохотали, а К. И. одобрительно замечал:
– Богатейший ассонанс. Брюсов может позавидовать.
У нас постоянно обедал кто-нибудь из знакомых. Часто приходила бабушкина знакомая - Марья Александровна. Эта дама средних лет
Только дедушкина жизнерадостность, его веселые шутки заставляли нас забывать об этой мрачной тени.
Как-то одновременно с нею обедал у нас К. И. "Тень", обычно молчаливая, решила высказаться. Она брезгливым жестом отодвинула тарелку, нервно хохотнула и гортанным, прерывающимся от обиды голосом заявила:
– Почему-то, когда я у вас обедаю, на второе всегда бывает шпинат, а я его совершенно не переношу.
Бабушка сконфуженно пробормотала, что она не знала, что можно заменить...
– Благодарю вас, я сыта, - процедила Марья Александровна, поджимая тонкие губы.
К. И. пристально посмотрел на недовольную гостью.
Подали третье. К. И. лукаво взглянул на бабушку и подчеркнуто громко сказал:
– А когда я обедаю, всегда бывает мое любимое сладкое - трубочки со сливками!
И все, кроме М. А., невольно рассмеялись с таким чувством, которое сейчас бы выразили словами: "Здорово отбрил".
После обеда нам, детям, разрешалось играть у дедушки в кабинете. Как-то К. И. с дедушкой сидели тут же на большой тахте, о чем-то оживленно разговаривая.
А наша возня перешла в драку. Мы с Володей постоянно сражались за Танюшу: я хотела, чтобы Танюша играла со мной, а Володя требовал, чтобы только с ним. Мы не спрашивали согласия кроткой Танюши и тянули ее за руки в разные стороны, награждая друг друга тумаками, а попутно доставалось и Танюше.
К. И. и дедушка несколько секунд следили за сражением.
– Да, - вздохнул дедушка, указывая на Танюшу, - настоящая "рабыня веселья".
– Жертва общественного темперамента, - подтвердил Чуковский.
И вдруг произошло неожиданное. Сильной рукой отстранив нашу дерущуюся кучу, К. И. разлегся посреди кабинета, широко раскинув длинные ноги и руки. Мы с изумлением и даже некоторым страхом смотрели на это огромное распростертое тело.
А К. И. громко сказал:
– Можете делать со мной все, что хотите. Можете ползать по мне, щекотать, щипать, хватать за нос, дергать за уши, за волосы, но...
– тут он торжественно поднял руку, - если кто-нибудь из вас дотронется до моего подбородка, произойдет что-то ужасное.
Мы с Володей, как дикари, жадно накинулись на него, хватая за нос и дергая за волосы, деликатная Танюша осторожно его пощипывала, и даже Шура отложила книжку, улеглась на его ноге и тихонько щекотала. Но если какая-нибудь рука приближалась к его большому гладкому подбородку, чей-нибудь голос испуганно предупреждал:
– Осторожно - подбородок!
Через несколько минут нашу живописную группу окружила вся семья. Никого не удивило, что взрослый человек, критик "с именем", как мальчишка, возится на полу с ребятами. Дедушка сказал: