Воспоминания о Корнее Чуковском
Шрифт:
Войдя в комнату, мы увидели его лежащим на полу, на ковре, с разбросанными книгами и бумагами.
– Я изнемогаю от жары, умираю! Нет, я уже умер!.. И вот удивительно даже после смерти продолжаю работать... Садитесь, садитесь! Прямо на ковер, только так еще можно что-то делать... Я всю жизнь работаю. Как вол! Как трактор! Ах, как хорошо и как трудно работать!.. А вам, молодым, знакома эта радость труда? Трудного, тяжелого, потного, часто безрезультатного, но все равно прекрасного?
...А знаете, кто
И Корней Иванович рассказывает о том, как он учился и как любил и любит рыться в словарях, справочниках и библиографических указателях.
– Но, кажется, я отвлекся... Всё!.. Начали... Работаем!
Мы устраиваемся рядом, сев на ковер, по-турецки скрестив ноги. Читаем нашу вступительную статью к сборнику. Каждую фразу Корней Иванович берет "на зуб". Все страницы испещряются его поправками.
– Обязательно то, что пишете, читайте вслух и то, что написали, заприте на месяц в ящик стола,- советовал он.
Работая над книгой, мы вели своеобразную игру. Это был как бы необъявленный конкурс на лучший репинский языковый "перл".
– Вот послушайте...
И он читает отдельные строчки, слова, выражения Репина, записанные им на листках, хранящихся в папке "Репин - писатель" (позднее он написал статью на эту тему) :
– "Зонт мой... пропускал уже насквозь удары дождевых кулаков..."
"Ворота покосились в дрему..."
"Полотеры несутся, как морская волна..."
И он перечитывал, вкушая каждое слово, наслаждаясь сочностью, самобытностью, народностью репинского языка.
– А его диалоги! Вы видите этих людей, слышите их голоса. Это - Гоголь! Так мог писать только он. Да, у Репина гоголевский дар охватывать одним словечком всего человека. То же мышление, украинская усмешка...
– Да, - говорю я, - это прекрасно. А вот что накопил я для своей статьи, послушайте 1:
1 Мною готовился двухтомник избранных писем И. Е. Репина, который издан был только в 1969 году издательством "Искусство".
"Я плакал внутри..."
"Чаеглотство..."
"Смеясь во весь рот..."
"Пестроситцевые бабы..."
– Чудесно!
– восклицает Корней Иванович. Иногда он останавливает меня.
– Это уже было, это и у меня есть!
– И быстро находит нужный листок.
Иногда, когда мы вместе читали письма Репина к Е. П. и И. Р. Тархановым, он, еще только почуяв "вкусную" фразу, восклицал: "Чур мое, чур мое..."
– А вот мой шедевр, - заявляю я и кладу на стол, как козырную карту, письмо Репина Татьяне Львовне Толстой и торжественно читаю, как будто это я сам написал:
– "Двина, толстая, жирная, молчаливо улепетывает мимо нас. Как птицы, несутся по ней плоты ("гонки") с шалашиками и правилами и, медленно пыхтя, ползет
– Прочтите еще раз, - просит Корней Иванович.
– Как пластично, сколько движения. Какая поразительная гибкость языка. И какая изобретательность. "Двина, толстая, жирная, молчаливо улепетывает мимо нас..." Я вижу эту полноводную реку, я смотрю на нее вместе с Репиным, из его здравневского дома на обрыве Двины. Ну что ж, пять - три в вашу пользу. Прекрасная находка. Читайте еще...
Он мог без конца восторгаться искрометностью литературного стиля Репина, блеском метафор, меткостью определений, народными интонациями.
– Это - живопись словом. Да, шероховато, вне всяких правил, варварский стиль, скажете вы. За синтаксис учитель гимназии поставил бы Репину двойку. Но эти огрехи языка у него от кипения чувств, его бурной натуры, жадной любви к жизни. Русский язык стал богаче благодаря Репину. Вот увидите, когда выйдут в свет его мемуары "Далекое близкое", какой это будет подарок всей читающей России!
Нашу игру мы продолжали и позднее. Разбирая архив Репина, сохранившийся в "Пенатах", я делился с Корнеем Ивановичем своими находками, выписывая интересные для него строки из рукописей Репина. Особенно примечательны были черновые записи Репина о Льве Толстом, в которых он описывал черты его лица в разные годы жизни.
"...Вырубленный задорно топором, он моделирован так интересно, что после его, на первый взгляд, грубых, простых черт все другие кажутся скучными... Необыкновенно привлекательны и аристократически благородны были его губы... Средина губ так плотно и красиво сжималась, хотя и мягко: их хотелось расцеловать".
– Да это же законченный скульптурный портрет! Чудесно!
– И он несколько раз читает, уже наизусть, как стихи, понравившиеся строки.
– "Вырубленный задорно топором" - как хорошо! Это прекрасная ваша находка. Сдаюсь! Пять ноль в вашу пользу.
Теперь читает он:
– "Вот и апрель, а у нас все ноль по Реомюру, и каждое утро весь сад добела усыпан снегом и пруды покрыты льдом. Бедные уточки сегодня походили по берегу и воротились в свой теплый сарайчик с каменными стенами. Ни листочка свежей зелени, ни травинки зеленой; кругом серая прошлогодняя солома и рыжий бурьян".
Какая прозрачная акварельная проза! Удивительно точно язык Репина фиксирует цвет... Сад добела усыпан снегом... Ни травинки зеленой... Серая солома... Рыжий бурьян... А теперь читайте вы. Что вы там еще заарканили?
– А вот, - сказал я хитро, - что вы скажете об этом? "Суриков, как-то угнувшись, таинственно фыркнул, скосил глаза..."
– Что-то знакомое...
– "Распрей и никакого антиподства между нами не было".
– Это откуда?
– Из писем Репина... Чуковскому...