Воспоминания о Марине Цветаевой
Шрифт:
Глядим друг другу в глаза; я дергаю Женю за руку. Секунда молчания.
Сейчас!
Мы в передней. Лица Мары не видно, она ползает по полу спиной к нам. Лена в шубе стоит на корточках и шарит руками под вешалкой.
Мара сейчас уронила свое сердечко; поищите хорошенько. Сердечко?.. Бедная Лена!
Что же вы стоите?
Будь, что будет! Становимся на колени, стараясь не дотрагиваться ее синего платья. Шарим под вешалкой без всякой надежды найти, — разве можно потерять сердце?
— Мара, —
Ты думаешь? нет, кажется… Я сейчас посмотрю.
Синяя юбка метнула меня по лицу. Сумасшедшая встала. Я тоже встаю. Большая девочка в синей матроске. Короткие светлые волосы, круглое лицо, зеленые глаза, прямо смотрящие в мои.
Кира или Женя?
Кира.
Она опускает руку за матросский воротник. Вынула сначала огромный складной нож, потом портсигар и маленькую кукольную голову. Опустила все обратно, роется еще. Вытащила кошелек, открыла.
Нашлось! Женя, не ищи! Лена, смотри, вот оно!
В высоко поднятой над головой руке лиловый камешек на цепочке.
Слава Богу! Я без него жить не могу!
Идем скорей чай пить, ты, наверное. Простудилась, — озабоченно говорит Лена, успевшая за это время снять шубу.
Все выходят, кроме нас.
Копыт нет, а когти есть, — шепчет Женя.
Видел?
Слышал, как скреблась.
Посмотрим ее шубу!
Рядом с Лениной шубой что-то странное, коротенькое, лохматое — медвежья шкура шерстью вверх.
Не трогай! — останавливаю я Женю. — Еще заразишься и сам с ума сойдешь.
В столовой сидели папа, сестры, Андрей и Мара. Последняя впрочем, не сидела, а стояла, прислонившись к печке. Люся развивала чай.
Вам, Мара, какого? Крепкого, среднего или слабого?
Черного, как кофе.
Ведь это очень вредно…
Страшно действует на нервы, отравляет весь организм, лишает сна, — скороговоркой продолжала Мара.
Зачем же вы его пьете?
Мне необходим подъем, только в волнении я настоящая.
Вы слишком дорого оплачиваете это волнение. Подумайте, что с вами будет через два-три года, — сказала Люся.
Мара нетерпеливо замотала головой.
Через три года мне будет двадцать лет, — это пока ясно и несомненно. И еще ясно, что я не хочу и не могу жить долго.
Мы с интересом следили за ее ответами. Не хочет и не может жить долго? Наверное, она боится, что еще больше сойдет с ума и ее запрут в клетку. Бедная!
Папа предложил ей сесть.
Благодарю вас, я никогда не сижу, я терпеть не могу сидеть.
Неужели вечное стояние вас не утомляет?
Я ведь не целый день стою, — хожу или, когда устану, лежу.
Вы, кажется, горячий противник гигиены?
Люди, слишком занятые своим здоровьем, мне противны. Слишком здоровое тело
Папа отодвинул чашку.
Так здоровая душа, по-вашему…
Груба, глуха и слепа. Возьмите одного и того же человека здоровым и больным. Какие миры открыты ему, больному! Впрочем, все это давно известно!
Она вздохнула.
Вы, наверное, много читаете?
Можно мне докончить вашу мысль?
Пожалуйста.
Вы сейчас смотрите на меня и думаете: «Тебе семнадцать лет, ты еще ничего не видела от жизни и считаешь себя умной, потому что много читала для своих семнадцати лет». — Так ведь? Я действительно считаю себя умной. Умной — да, по сравнению с другими. Но главное, что я ценю в себе, — не ум.
Она внезапно опустила глаза.
А что же, можно спросить? — сказал папа.
Вам, наверное, странно, что я так говорю с вами, — как равная с равным. Не беспокойтесь, никто больше меня не уважает старости.
Тут папа улыбнулся.
Я хочу дать вам верное понятие о себе. Если бы я сейчас замолчала, вы бы сочли меня за рисующуюся, самовлюбленную девчонку. Но я не такова, потому продолжаю. Мы говорили о главном что я ценю в себе. Это главное, пожалуй, можно назвать воображением. Мне многого не дано: я не умею доказывать, не умею жить, но воображение никогда мне не изменяло и не изменит.
Мара, ты, наверное, устала с дороги, пойдем спать, — сказала Лена, вставая.
Пойдем, но не спать! Я тебе ужасно много должна рассказать! — весело воскликнула Мара.
Напряженное выражение на ее лице сменилось новым, детски-лукавым и нежным. Простившись со всеми взрослыми — с папой особенно вежливо, — она подошла к нам:
— Вам скучно было все это слушать?
Совсем нет! — в один голос ответили мы.
Ну-с, скажи, женя, что ты понял из моих слов? Я, между прочим, уверена, что ты все великолепно понял.
Что вы не хотите долго жить, что вы умная…
Браво! Еще?
Что вы боитесь… — Женя замялся.
Чего боюсь?
Что вас посадят в клетку.
Лена сильно дернула его сзади за рукав.
Идем. Мара, детям спать пора. Видишь, Женя уже бредит!
Нет, это интересно!
Идем, — повторила Лена, делая в нашу сторону большие глаза.
Завтра вечером ты мне это объяснишь, Женя, хорошо? Желаю вам чудных снов, мальчики.
Странные сны нам снились в эту ночь.
Когда мы на следующее утро вышли к чаю, мы не узнали вчерашней Мары. Серо-бледная, с крепко сжатыми губами, сидела она у стола, порывисто мешая свой кофе ложечкой. При виде нас она покраснела и молча протянула нам руку.