Воспоминания о школе

Моска Джованни

Не дай Бог принимать этих мам всерьез. Мальчики у всех слабые. Даже здоровые, рослые бутузы с почти мужскими голосами, которых стыдно уже выводить на прогулку в коротких штанишках. В каждом классе таких наберется не меньше четырех. У некоторых над губой уже пробивается пушок, предвестник усов. Учитель немного стесняется таких учеников, они ведь почти что с него ростом. Он сажает их на самые дальние парты, а на прогулке ставит в хвост колонны. Они идут, вжав голову в плечи, потому что им тоже стыдно быть учениками начальной школы и идти вместе с малышней. Они ничему не учатся. Но будут просиживать по несколько

лет в третьем, четвертом и пятом, пока пушок над их губой не превратится в настоящие усы и на их пути не встретится наконец учитель, который переведет их в среднюю школу. Не потому, конечно, что они этого заслуживают, а потому что усы — это уже слишком.

Итак, в конце колонны — большие, в начале — малыши, все строятся по росту. Тоненькие голоса в голове колонны, басы — в хвосте. Учитель мечется от начала к концу:

— Вперед. Плотнее. По дороге не разговаривать. Мартинелли, кончай дурака валять. Осторожно, сейчас нужно перейти дорогу…

Немало нервов стоит учителю подобная прогулка: те, что впереди, идут, не разбирая дороги, не обращая внимания на трамваи, машины, стены — зачем, есть ведь учитель, который следит за всем. Если нужно, он скомандует: «Стоп!» Если нужно, возьмет за руку впередистоящего и сам повернет направо, налево или остановится. При этом свободной рукой он будет подавать знаки хвосту колонны, но там, конечно же, ничего не видят и на полном ходу врезаются в первые пары. Тут же начинаются протесты, пихания, пока учитель не закричит:

— Всё, можете переходить!

И путь продолжается, и вот мы уже на другой стороне улицы. Для того чтобы снова выстроить их в ряд, к тому же по росту, нужно надрывать связки, потеть, да еще и народ, столпившийся вокруг и смеющийся над нами, действует на нервы. Тетушки, идущие с рынка, что неподалеку, стоят как вкопанные со своими набитыми сумками и смотрят на нас:

— Это мальчики из школы «Данте Алигьери», — слышу я одну из них.

— Ты посмотри, какой учитель у них молодой, сам почти мальчишка. И как они его слушаются?

Лавочники выходят из своих магазинчиков и гладят по голове проходящих рядом с ними малышей.

— Доброе утро, синьор учитель!

Это булочник поздоровался. Из его лавочки тянется горячий запах свежей пиццы. В Риме щедро посоленную и политую оливковым маслом лепешку из теста тоже называют пиццей. Ну и как мне тут удержать моих мальчишек? Все они устремляются в лавочку этого хитрого булочника, который не просто так выходил на улицу поздороваться со мной.

Втиснулись все, кроме Мартинелли.

— А ты что, не будешь пиццу?

— He-а, я не люблю.

Любит, конечно, бедняга Мартинелли, у него просто нет денег.

— Купи-ка мне двойную порцию, — протягиваю я ему монеты.

Да-да, учитель тоже ест пиццу. Не по дороге, конечно, но на полпути, когда мы придем к Римскому Форуму.

А пока что Мартинелли с почти религиозным чувством несет в руках завернутую в вощеную бумагу пиццу своего учителя — осторожно, не дай Бог, кто-нибудь толкнет, и пицца упадет на землю.

— Не отставайте, ребята, мы уже почти пришли.

Все дружно бегом, чтобы успеть проскочить перед звенящим трамваем, и вот мы наконец перед Колизеем, а откуда уже виднеется арка императора Тита.

Здесь начинается Виа Сакра, древнеримская

Священная дорога, выложенная большими каменными плитами, на которых время и люди оставили свои след.

Мои ребята уже знают про эту дорогу и идут по ней на цыпочках, осторожно, иногда наклоняясь, чтобы потрогать плиты.

— Синьор учитель, а вот этот след древний римлянин оставил?

Они разглядывают трещину в камне — вряд ли дисциплинированные и серьезные древние римляне развлекались тем, что долбили дорожную плитку. Но если я скажу об этом мальчишкам, они очень разочаруются.

— Конечно, — отвечаю я уверенно.

И все останавливаются и один за другим засовывают пальцы в трещину, с удивлением, восхищением и страхом.

Мальчишки собирают все камешки, которые попадаются им по дороге, а вокруг одного собираются всей гурьбой: кто-то из них нашел большой, белый, сияющий на солнце камень. Я так и вижу в их глазах вопросы, обращенные к этому кусочку мрамора: «Ты был колонной? Храмом? Белоснежным дворцом императора?» Они прищуриваются, чтобы лучи, которыми окружен сияющий камень, стали еще длиннее:

— Синьор учитель, он золотой внутри?

Мы одни в Римском Форуме. Туристы еще спят, они придут к полудню — юные девушки в очках, молодые люди с красными лицами и пепельными волосами, толстые и лысые синьоры, карабкающиеся на развалины, как заправские альпинисты. А пока тут царит тишина, ее не нарушают ни учитель со своими ненужными рассказами, ни ребята. Они с почтением относятся здесь ко всему, от самого маленького цветочка, растущего на колоннах древнего храма, до арки Септимия Севера, почерневшей от времени, тогда как арка Тита почему-то осталась белоснежной.

Мы поднимаемся по огромному античному коридору императорских дворцов к Палатину. Коридор венчает высоченный свод, и эхо многократно усиливает и повторяет звуки шагов и голосов. Кажется, что по нему идут не тридцать пятиклассников, а сотня солдат. Мы совершенно одни, но за каждым поворотом ребята, да и сам учитель, ожидают увидеть гигантскую фигуру легионера. Иногда со стен, пахнущих плесенью и селитрой, на пол падают огромные капли воды.

Такое ощущение, что мы в подземелье. Но вот наконец снова солнце, эхо остается позади, и на большой террасе Палатина шаги сотни легионеров превращаются в шаги тридцати мальчишек, легко ступающих по гравию.

С террасы открывается вид на Форум и на город.

Но мальчишки не похожи на взрослых: они не останавливаются, чтобы посмотреть сверху на то, что уже видели там, внизу. Снова увидеть, вспомнить — этого хотят только взрослые, детям это несвойственно. Так что только учитель останавливается у перил террасы, чтобы посмотреть вниз. Но всего на пару мгновений. Не проходит и минуты, как он, мальчишка среди мальчишек, уже бежит вместе с ними по дорожкам сада, потому что Палатин, хоть и ровесник Форуму, — это всего лишь сад, сад без возраста, в котором розы веками растут рядом с хризантемами, а апельсиновые деревья цветут рядом с кипарисами. И бабочки тут не древние, а настоящие — можно бегать за ними, ловить их за крылышки и удивляться, упустив добычу, цвету своих пальцев: золотому, фиолетовому, серебряному, голубому. Бабочка вырвалась, но оставила тебе часть своих нарядов и сейчас, наверное, прячется где-то, стесняясь.