Воспоминания о Тарасе Шевченко
Шрифт:
из отдаленных губерний, но никак не по ученой части, с учреждением над ним особого
строжайшего надзора». Сбоку карандашом рукою императора Николая было написано: «В
Вятскую губернию».
По прочтении этого приговора меня вывели, посадили в наемную карету и повезли
через Троицкий мост в Петропавловскую крепость.
* Это была рукопись, взятая у меня помощником попечителя и отысканная, кроме того, в иных списках
у Гулака и Белозерского; но почему она названа
сих пор не известно, потому что о таком названии я и услышал впервые в III отделении.
Первою и отрадною вестью, приятно поразившею меня в отечестве, был слух о том, что
готовится освобождение крестьян от крепостной зависимости и что на днях должен выйти
манифест об учреждении по этому предмету комитетов во всех губерниях. Пробывши в
Петербурге неделю, я уехал в Москву и там согласился со встретившимся саратовским
купцом ехать вместе с ним до Саратова. В назначенное заранее время мы поехали туда на
половинных издержках в его экипаже и ехали медленно, хотя и на почтовых, потому что
дорога, как и надобно было надеяться, по причине поздней осени была до крайности
негостеприимна...
Наконец я прибыл в Саратов. Не стану описывать радости свидания с матерью после
долгой разлуки. От матушки я узнал, что в мое отсутствие проезжал через Саратов и
заезжал ко мне освобожденный из ссылки Шевченко. Спустя немного времени до меня
дошла весть, что его не пустили в Петербург, а велели ему оставаться в Нижнем Новгороде:
Члены пароходной компании там его дружелюбно приняли и приютили.
Между тем, узнавши, что Шевченко живет в Академии художеств, где ему отвели
мастерскую комнату, я в одно утро после купанья отправился к нему. Здание Академии было
мне в то время /186/ еще незнакомо, и я долго путался по его коридорам, пока достиг цели.
Мастерская Шевченко находилась рядом с академической церковью, это была просторная
светлая комната, выходившая окнами в сад. «Здравствуй, Тарас», — сказал я ему, увидевши
его за работой в белой блузе, с карандашом в руках. Шевченко выпучил на меня глаза и не
мог узнать меня. Напрасно я, все еще не называя себя по имени, припомнил ему
обстоятельство, которое, по-видимому, должно было навести его на догадку о том, кто пред
ним. «Вот же говорил ты, что свидимся и будем еще жить вместе в Петербурге, так и
сталось!» Это были слова его, произнесенные в III отделении в то время, как после очных
ставок, на которые нас сводили, мы возвращались в свои камеры. Но Шевченко и после того
не мог догадаться: раздумывая и разводя пальцами, сказал решительно, что не узнает и не
179
может
одиннадцать лет разлуки с ним. Я наконец назвал себя. Шевченко сильно взволновался,
заплакал и принялся обнимать меня и целовать. Через несколько времени, посидевши и
поговоривши о нашей судьбе в долгие годы ссылки и “о том, как я отыскивал его в Нижнем,
где и узнал о его переселении в Петербург, мы отправились пешком в ресторан завтракать и
с тех пор несколько раз сходились то у него, то у меня, а чаще всего в ресторане Старо-
Палкина.
С сентября, когда в столицу возвращались с дач, с деревень и со всяких поездок, круг
знакомых стал для меня расширяться. Из близких, старых знакомых явились в то время в
город Белозерский и Шевченко; последнего видел я еще в мае, но потом он уехал в
Малороссию и возвратился к осени. По-прежнему стал он мне близким человеком. Хотя
после своего освобождения он вдавался в большое употребление вина, но это не вредило
никому, разве только его физическому здоровью. Напрасно г. Кулиш в последней своей
книге «История воссоединения Руси» презрительно обругал музу Шевченка «пьяною» и
риторически заметил, что тень поэта «на берегах Ахерона скорбит о своем прежнем
безумии». Муза Шевченка не принимала на себя ни разу печальных следствий,
расстраивавших телесный организм поэта; она всегда оставалась чистою, благородною,
любила народ, скорбела вместе с ним о его страданиях и никогда не грешила неправдою и
безнравственностию. Если упрекать Шевченка за то, за что его наказывало некогда
правительство, изрекшее потом ему прощение, то уж никак не г. Кулишу, который был
соучастником Шевченка и в одно с ним время подвергся наказанию от правительства, хотя и
в меньшей противу Шевченка степени.
Белозерский тогда уже делал предположение об издании журнала «Основа», надеясь на
материальную помощь, обещанную родственником его жены Н. И. Катениным.
В последних месяцах 1859 года я через посредство Шевченка познакомился с домом
покойного вице-президента Академии художеств графа Федора Петровича Толстого и нашел
там самый любезный прием. Трудно представить себе старика, более доброго, горячо
преданного искусству и неравнодушного к всему входящему в область умственного труда. В
то время он, хотя и старый, за /187/ 80 лет, но еще был бодр и свеж, и его дом был
постоянным местом соединения художников и литераторов.
Через несколько дней после события в костеле, 25 февраля, скончался Тарас