Воспоминания об Илье Эренбурге

Эренбург Илья Григорьевич

Илья Григорьевич говорил также о том, что Стендаль "француз с головы до ног, француз в попытке логически осмыслить алогическое, француз в иронии, француз в политических страстях эпохи… не боялся бросать вызов тому тупому патриотизму, который… не признает достоинств других народов…". В заключение Илья Григорьевич призвал участников конгресса "сделать все, чтобы оградить великие ценности прошлого и неведомое нам завтра от непоправимого разрушения…".

После закрытия конгресса большая группа стендалеведов и гостей осталась еще на несколько дней в Парме. Илья Григорьевич не остался с нами. За ним приехали товарищи из советского посольства в Риме, где должно

было состояться вручение Манцу Международной Ленинской премии мира. В тот день, вернувшись в гостиницу, я застала Илью Григорьевича в холле с двумя молодыми мужчинами. Илья Григорьевич подозвал меня и представил "наших ребят из посольства". Мы очень весело беседовали о Парме, о Пармской кухне, а затем, уже без Ильи Григорьевича, я рассказала товарищам, как хорошо приняли его на конгрессе. Один из них сказал: "Я давно знаю Эренбурга. Наш Илья — мировой парень". Меня это очень рассмешило, и вместе с тем я задумалась — как удивительно молод душой Илья Григорьевич, сколько в нем жизни, несмотря на усталость, как он умеет найти общий язык с людьми, говорить с ними как равный с равными, не поступаясь, однако, своими принципами, своими убеждениями.

В Риме я видела Илью Григорьевича в последний раз. Через неполных два месяца его не стало. После кончины Эренбурга я получила несколько писем от участников конгресса. Директор журнала "Нуове леттере эмилиане" Джанино Дегани писал: "…Известие о смерти Эренбурга вернуло меня к стендалевским дням в Парме, к моей встрече с великим писателем… Эренбург был для меня первым советским писателем, которого я узнал в годы фашистского господства, во время моего марксистского формирования. "Любовь Жанны Ней" была той книгой, которую я с волнением читал и перечитывал, и в знак благодарности я поместил мысль Эренбурга в качестве эпиграфа к автобиографическому отрывку о моей партизанской жизни. Это было в 1948 году".

Джанино Дегани сообщил далее, что он заснял в Парме фильм, который не полностью получился, но в котором появляется Эренбург. Джанино Дегани любезно предложил прислать копию этого фильма. Кроме того, у него имеется фотография, на которой он заснят вместе с Ильей Григорьевичем и корреспондентом «Унита».

Я видела Илью Григорьевича в разные моменты, в плохие и в хорошие дни, после тяжелой болезни и после очередной поездки за границу, в Москве и на даче, дома и за рубежом. Видела его в разном настроении, но никогда не видела его равнодушным, отрешенным от мира.

Помню торжественное заседание в Доме дружбы, в Москве, в день 14 июля — национального праздника Франции. В зале было несколько сот лионцев. Заседание уже шло к концу, и все успели устать. Но вот вошел Эренбург. Словно ветер прошел по рядам. Все оживились, потянулись в его сторону. Илья Григорьевич говорил тихо, просто и недолго. О том, что он только что с самолета, что еще чувствует качку и оглушен ревом моторов, но что он не мог не прийти поздравить французов с их национальным праздником; о том, что надо сокрушить все бастилии в мире. По тому, как его слушали, чувствовалась заинтересованность, живое понимание, искренняя и глубокая симпатия к человеку, который столько делает для сближения народов.

Везде и всегда Илью Григорьевича окружала жизнь, люди. И он всегда был занят жизнью, будь то общественная деятельность, борьба за будущие судьбы человечества, которая была его кровным делом, будь то цветы, за которыми он любовно ухаживал. За тот час, который я у него проводила, посещая его, происходила масса вещей: кто-то уходил, кто-то вот-вот должен был прийти, кто-то просил о приеме

и т. д.

Может быть, именно эта страстная активность его натуры, его глубокого и острого ума роднила его со Стендалем, писателем, который всегда был в гуще жизни и который горячо верил в жизнь.

1974

И. Вайнберг

"Место писателя всегда в разведке"

Я познакомился с Эренбургом в самом начале 1958 года, придя к нему как редактор "Французских тетрадей". Не думал, не гадал я, что судьба сведет меня с писателем, чье имя для моего поколения, со школьной скамьи ушедшего на фронт, звучало поистине легендарно. Ведь это действительно было: статей Эренбурга ждали, их вырезали из газет, хранили. И вот мне посчастливилось лично познакомиться с этим человеком, встречаться, работать, беседовать целых десять лет…

Здесь я хочу рассказать лишь об одной из таких встреч летом 1959 года, в дни работы III съезда писателей СССР. По просьбе вновь созданной редколлегии "Литературной газеты" я написал об этой встрече очерк; в сокращении он тогда же и был напечатан. Мне эта публикация особенно дорога тем, что после длительного молчания снова зазвучал в "Литературной газете" голос Эренбурга. Здесь очерк дополнен и расширен.

Я пришел к Эренбургу утром.

Был совсем ранний час. Но меня уже опередил другой гость — известный негритянский писатель из Гаити Жак-Стефан Алексис. Илья Григорьевич извинился и просил подождать его в кабинете.

Небольшая комната. Два окна выходят во двор. Полки, тесно уставленные книгами. Коллекции трубок, коробки сигар и сигарет на бюро, шкафах. На стенах картины Пикассо, Марке, Сарьяна, Кончаловского, Фалька, Гончарова, Шагала. Одну стену занимают книги Эренбурга, переведенные почти на все языки мира. Посередине комнаты — широкий письменный стол, тот самый рабочий стол писателя, который неизменно является предметом изображения мемуаристов. Я много раз бывал у Эренбурга, но ни разу не видел его за этим столом. Обычно рукопись или корректуру Илья Григорьевич держал на коленях и, сидя в кресле, быстро делал исправления. Может быть, так ему было удобнее: то и дело приходилось вставать к телефону, постоянно отрывал секретарь.

Сегодняшнее утро в этом смысле было самым обычным. Приходили и уходили журналисты, репортеры, художники, начинающие поэты, работники издательств.

Эренбург очень занят. Он — депутат Верховного Совета СССР, член бюро Всемирного Совета Мира, член Комитета по Международным Ленинским премиям, президент общества СССР-Франция…

— Да, обязанности депутата, общественная деятельность отнимают у меня много времени, — говорит Илья Григорьевич. — Но я об этом не жалею. Мне кажется, важнее помочь колхозу приобрести трактор или нуждающейся семье получить жилплощадь, чем написать страницу романа. Впрочем, это, конечно, весьма субъективно, — добавляет он тут же, — ибо талантливые страницы других писателей я глубоко ценю и неизменно обижаюсь, когда вижу пренебрежение к работе художника.

Он замолчал, взял сигарету, закурил.

— Десять лет моей жизни я отдал борьбе за мир. Может быть, за это время я успел бы написать еще два или три романа, но это дело третьестепенное по сравнению с защитой мира. Мне приходится часто ездить, вернее, летать, и облака мне кажутся столь же знакомыми, как дома на улице Горького. Приходится произносить речи, выступать на пресс-конференциях, писать статьи. Это тоже одна из форм участия писателя в жизни. Я думаю, что она не только разоряет, но и обогащает автора.