Воспоминания последнего Протопресвитера Русской Армии и Флота (Том 2)
Шрифт:
Она рассказала мне, что по возвращении царицы из Ставки у нее была великая княгиня Виктория Федоровна, супруга великого князя Кирилла Владимировича, со специальной целью убедить ее серьезно отнестись ко всё возрастающему возбуждению в обществе и устранить его причины. Императрица в самой резкой форме выразила великой княгине свое неудовольствие по поводу непрошенного вмешательства не в свои дела и, не дав договорить, отпустила ее. Потом рассказывали, будто царица сказала ей: "Государь слабоволен. На него все влияют. Я теперь возьму правление в свои руки". Великая княгиня вернулась ни с чем. Е. С. Олив, подобно генералу Никольскому, считала
26 ноября, в день Георгиевского праздника, я по {244} телеграфу поздравил Государя. В этот же день вечером я получил ответную телеграмму: "Сердечно благодарю за поздравление. Очень сожалею, что не было вас на нашем чудном празднике. Николай".
2 или 3 декабря я завтракал у П. М. Кауфмана. Кроме меня, к завтраку был приглашен А. В. Кривошеий.
Он принес поразившую всех нас весть. Только что министр двора, вызвав к себе члена Государственного Совета, бывшего министра земледелия, князя Б. А. Васильчикова, объявил ему высочайшее повеление о высылке его жены в Новгородскую губернию. Причиной столь необычайной за последние сто лет опалы послужило письмо, с которым честная, искренняя, глубоко верующая и благородная княгиня обратилась к Государыне, как женщина к женщине, умоляя ее услышать голос людей, желающих счастья Родине.
– Со времен Павла ничего подобного не бывало! Как они не понимают, что такими мерами они лишь подливают масло в огонь!
– закончил Кривошеий свой рассказ.
– Я еще напишу царице письмо! Пусть и меня высылают!
– горячилась хозяйка. Весь завтрак прошел в разговорах о "событиях", по согласному нашему убеждению, предвещавших катастрофу. Выйдя от Кауфмана, мы продолжали происходивший за столом разговор.
– Разве можно так играть на верноподданнических чувствах? Всем нам дорог царь. Но царь для Родины, а не Родина для царя! И если придется делать выбор между тем и другим, - кто согласится пожертвовать Родиной? говорил Кривошеий. На углу Морской и площади Мариинского Дворца мы расстались.
– Когда представится случай, скажите Государю, что мы все его любим, страдаем с ним и хотим ему помочь, - сказал, прощаясь со мной, Кривошеий.
{245} 4-го декабря я выехал из Петрограда, прибыв в Могилев 5-го. В этот же день вернулся и царь в Ставку.
– Ну и сели же вы в лужу, побеседовавши с Вырубовой!
– сказал, здороваясь со мной, проф. С. П. Федоров.
– Когда мы уезжали из Царского, я говорю ей: "О. Георгию прикажете поклониться"
А она отвечает: "Берите себе своего о. Георгия, - он нам не нужен". "Что ж нам брать. Он и так наш", - сказал я ей. Хороших врагов вы нажили себе!
– многозначительно добавил Федоров.
– Я совершенно спокоен: противного совести я ничего не сделал, напротив, - исполнил свой долг. Не понравилось им, - это дело их вкуса, сказал я.
6-го декабря, в день тезоименитства Государя, митрополит Питирим был пожалован исключительной наградой, какую из последних митрополитов только трое имели, митрополиты Исидор, Филарет (московский) и Флавиан (киевский), - предношением креста при богослужении. По существу, - вещь безразличная эта награда, однако, подчеркивала чрезвычайное благоволение к нему Государя: предношение креста являлось наградой после Андрея Первозванного, а митрополит Питирим
У меня являлась мысль: не есть ли эта награда ответ на мои обвинения, и я серьезно раздумывал, как мне реагировать на этот удар. Сидя за обедом рядом с профессором Федоровым, я заговорил с ним о питиримовской награде.
– Мне думается, что я должен теперь просить Государя об отставке, сказал я.
– Почему?
– с удивлением спросил Федоров.
– Как же иначе? Разве я могу оставаться при {246} Государе, когда он не верит мне?
Вы же знаете, что 6-го ноября я аттестовал ему Питирима, как негодного человека, а он сегодня отличает его беспримерной наградой. Значит, он меня считает лжецом и клеветником, - ответил я.
– Ничего подобного это не означает! Разве вы не знаете нашего Государя? Нажали на него, - вот он и наградил. Вы должны игнорировать этот факт. Если же вы подадите прошение об отставке, этим вы покажете, что вам хотелось, чтобы Государь поступал по вашей указке. Это будет не в вашу пользу, - возразил профессор.
Раздумав, я решил последовать совету профессора и, не прибегая к служебному "самоубийству", выжидать естественного конца своей протопресвитерской службы, ибо для меня теперь не оставалось никаких сомнений, что дни моего пребывания на занимаемом месте уже были сочтены. Как в 1915 году Распутин хвастался: "утоплю Верховного", так теперь возвеличенный Питирим откровенничал со своими приближенными: "Скоро мы свернем шею Шавельскому".
С 9-го декабря министр двора известил П. М. Кауфмана, что он освобождается от обязанностей при Ставке. Увольнение свалилось неожиданно, как снег на голову. Ежедневно присутствовавшему на высочайших обедах и завтраках Кауфману Государь даже намека не сделал на возможность его удаления. А Кауфман ведь был первым чином двора. Государь его любил и уважал. В Свите мне объяснили, что Кауфман так неожиданно уволен по требованию из Царского, где нашли, что он своими разговорами очень нервирует Государя.
Кажется, 10-го декабря, после обеда, Государь подошел к стоявшему рядом со мной генералу Н. И. Иванову и заговорил с ним. Говорили обо "всем". Генерал Иванов неожиданно обмолвился: "В стране и на фронте, ваше величество, настроение очень неспокойное".
{247} - Что за причина? Недостаток продовольствия?
– спросил Государь.
– Никак нет! Внутренние настроения, - ответил генерал Иванов. Государь резко повернулся в сторону, соображая что-то, а потом, опять обратившись к генералу Иванову, спросил:
– А какая в прошлом году в это время была погода на Юго-западном фронте?
– Холодная, - ответил генерал Иванов.
– До свиданья!
– сказал вдруг Государь, протягивая генералу руку.
Итак, Кауфмана за его честную и откровенную беседу 9-го ноября расцеловали, а 9-го декабря уволили; генерала Иванова, бывшего главнокомандующего, кавалера св. Георгия 2-ой степени, оборвали, а потом отвернулись от него.
И то, и другое было весьма симптоматичным. По указанию из Царского, Государь взял твердый курс и теперь, во избежание волнений, попросту отклоняет всякий разговор, могущий так или иначе обеспокоить его. Мера достаточно действительная для многих, кто, служа царю верой и правдой, хотел бы сказать ему горькую, но нужную правду...