Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

Майский Иван Михайлович

— Хорошо. Попробуем. В ближайший после того уикенд мы действительно попробовали. Но первый блин вышел комом. Едва вечером мы улеглись в постель, предвкушая спокойную ночь, как вдруг где-то совсем близко просвистела бомба и раздался оглушительный взрыв. Мы мгновенно вскочили с кровати и, накинув халаты, бросились вон из комнаты. Все в доме Негрина были тоже на ногах. Мы подождали сначала минут пять… Потом десять… Потом четверть часа… Царила полная тишина… Потом пришел патрульный из поселка и сообщил, что это была случайность и что всякая опасность миновала.

На следующее утро мы узнали все подробности. Поблизости от нашего дома была расквартирована рота канадских солдат. Молодые парни в одном из коттеджей забыли задернуть занавес в окне. Яркий луч света вырывался в ночную тьму. Пролетавший мимо немецкий бомбардировщик бросил в него бомбу. Она не попала в коттедж, но разворотила все кругом. Жертв, к счастью, не было. Мы с женой ходили

на место происшествия, чтобы посмотреть на следы ночного налета. То был, однако, единичный случай. Мы приезжали к Негрину на уикенды в течение последующих двух с половиной лет, но ничего подобного больше не повторялось.

Дом, который снимал Негрин, представлял собой типичный английский «country house». Это был двухэтажный особняк, заросший деревьями и кустарниками, с большим садом, огородом, надворными постройками и даже английским слугой, оставленным здесь хозяином дома, сбежавшим от войны куда-то в дальние края. Слуга был постоянной мишенью добродушных шуток со стороны Негрина. Слуга был стар, сед и вдобавок хромал на одну ногу. Все существо его источало респектабельность традиционного английского «батлера», который услужает хозяину, подает за столом и поражает гостей строгостью своего черного закрытого костюма. Негрин именовал его «L'Angleterre mourante» (умирающая Англия) и старался всячески сократить его функции в особняке. Старику это давалось нелегко, но в конце концов он вынужден был махнуть рукой на «странных людей с континента», которые не понимают порядка и только создают хаос в доме. Я сам случайно слышал, как старик горестно жаловался кухарке-англичанке:

— Мистер Майский стучит на машинке… Мадам Майская играет на рояле… А время давно пить пятичасовой чай… Что за люди!..

Дом Негрина напоминал собой «ноев ковчег», социалистический «ноев ковчег». В нем жили: сам Негрин с женой Фели, испанский коммунист Бенито Родригес, член ЦК Испанской компартии, известная бельгийская социалистка Изабелла Блюм [173] с сыном, мальчиком лет 15, мы с женой и, наконец, испанский левый республиканец Касарес Кирога. Кирога был единственный не социалист, но со смехом говорил, что это не нарушает общего стиля «ковчега», так как в первые дни франкистского мятежа он, будучи премьером Испанской республики, открыл государственные арсеналы для вооружения народа. Каждая семейная или человеческая единица имела в доме свое индивидуальное «место» и самостоятельно занималась своими делами. Никто друг другу не мешал. Все члены «ковчега» обычно встречались лишь за столом, который неизменно накрывала «умирающая Англия».

173

Изабелла Блюм после окончания войны играла и играет крупную роль в европейском движении за мир.

Мы с женой обычно проводили в Бовингдоне ровно 43 часа — с 2 часов дня в субботу до 9 часов утра в понедельник. Отдыхали, бродили по саду, беседовали с хозяевами, забавлялись игрой Негрина с двумя английскими бульдогами — Гаспаром и Мельчором, — к которым бывший глава республиканского правительства питал особую привязанность. Сверх того я в Бовингдоне делал записи в своем дневнике, ибо в Лондоне для этого слишком часто не хватало времени.

Было еще одно место в доме Негрина, которое мы любили и которое навсегда запечатлелось в моей памяти, — это кухня, расположенная, как это принято в Англии, в подвальном этаже особняка. Днем здесь царила кухарка, властная представительница британского племени, которая недурно кормила все население «социалистического ковчега». Но после ужина кухарка уходила к себе в комнату, находившуюся на антресолях. Вот тогда-то кухня оживала. Жена Негрина Фели, маленькая, шустрая, черноглазая испанка, большая мастерица готовить вкусные испанские блюда, спускалась в кухню (днем она боялась английской стряпухи) и начинала колдовать по-своему. Часам к 10 вечера вся прислуга в доме засыпала, а в кухне как раз в это время начиналась самая блаженная пора. Фели что-то жарила и пекла на плите, Негрин в халате садился за небольшой стол, стоявший в кухне, и наливал себе кружку любимого им немецкого пива, мы с женой присаживались за тот же стол с другой стороны и вели бесконечные разговоры. О чем? Обо всем на свете… О последних новостях дня… О Канарских островах, которые любил Негрин, об Эскориале под Мадридом, откуда происходила Фели… Было очень забавно, когда они, пикируясь, начинали наделять друг друга шуточными испанскими прозвищами… Говорили о Сибири, детьми которой были мы с Агнией… О детских и юношеских годах всех присутствующих… Об астрономии, которой я очень увлекался в годы юности… О физиологии, профессором которой до войны был Негрин… О католицизме, который Негрин очень не любил… О национальных танцах, которые тут же демонстрировали Агния и Фели… О ближайших перспективах

войны… О судьбах человечества через двести лет… О революционном прошлом России и Испании… И о многом, очень многом другом… После полуночи, упоенные блаженствами кухни Фели, мы расходились по своим комнатам и крепко засыпали… Так шло из уикенда в уикенд и, если эта привычка почему-либо нарушалась, мы чувствовали себя как-то странно и неловко: чего-то нам не хватало.

Что представлял собой Негрин?

Это был интересный и своеобразный человек, который мог появиться на исторической сцене только в дни большой политической бури.

Негрин родился в 1891 г. на Канарских островах. Родители Негрина были люди среднебуржуазного достатка и дали сыну хорошее образование. Высшую школу он прошел в Лейпциге, где изучил немецкий язык и приобрел вкус к пиву. Здесь он соприкоснулся с социалистическими идеями и здесь же женился на русской студентке. Потом брак распался. Почему и при каких обстоятельствах, не знаю. Мне известно только, что во времена моего знакомства с Негрином его первая жена с детьми жила в США.

Из университета Негрин вышел ученым широкого профиля и в конце концов стал профессором физиологии Мадридского университета. Негрин участвовал в испанском социалистическом движении, но особой активности здесь не проявлял. По существу он был не столько социалистом, сколько хорошим демократом и очень ярким антиклерикалом. Физиология, однако, оставалась его основным интересом.

И вдруг 18 июля 1936 г. разразился мятеж Франко! Он сразу всколыхнул всю прогрессивную и патриотическую Испанию. В военном правительстве Ларго Кабальеро мирный физиолог занял пост… министра финансов, и он оказался совсем не плохим министром финансов. Когда в мае 1937 г. правительство Кабальеро пало, главой нового военного правительства стал Негрин. В необычайно трудной, сложной, противоречивой внутренней и внешней обстановке Негрин удержался на своем посту целых два года, вплоть до самого конца испанской войны. Это было почти чудом. Это оказалось возможным потому, что в душе скромного профессора физиологии под действием великой исторической бури — по крайней мере на время этой бури — внезапно развернулись качества государственного человека и политического вождя. Конечно, в работе Негрина как премьера не все было гладко, имелись промахи и ошибки, но все-таки не подлежит сомнению, что Негрин оказался самым удачным из республиканских премьеров военного времени. Главное, он умел лучше других поддерживать единство партий, боровшихся за республику, прежде всего между социалистами и коммунистами. В этом большая заслуга Негрина перед испанским народом.

Попав в Англию, Негрин долго был «под подозрением» у британского правительства. С первого дня своего появления в Лондоне он стал мишенью для нападок со стороны английского посла в Мадриде Самуэля Хора (Черчилль отослал этого махрового «мюнхенца» подальше от столицы). Хор начал засыпать Форин оффис тревожными телеграммами: Франко раздражен тем, что Англия дала убежище бывшему премьеру республиканской Испании; делайте что хотите, но Негрина в Англии быть не должно.

И вот в начале июля 1940 г., недели через две после прибытия Негрина в Лондон, лейбористский лидер и член военного кабинета Эттли пригласил Негрина на дружеский «совершенно частный» обед, происходивший в квартире одного лейбористского депутата. Во время обеда Эттли в самых любезных выражениях обратился к своему испанскому гостю с «задушевной» просьбой… покинуть Англию. О, конечно, британское правительство ни в коем случае не вышлет Негрина! Конечно, Негрину в Англии гарантировано священное право убежища! Эта вековая традиция страны не может быть нарушена!.. Однако, если бы Негрин «сам, по собственной воле» сейчас отправился в Америку, британское правительство было бы ему глубоко благодарно.

Негрин сказал: «Я — в ваших руках; если вы настаиваете, я не могу не уехать, — обеспечьте мне визу и проезд в США. Однако имейте в виду, что по прибытии в Америку мне придется объяснить моим друзьям причины, заставившие меня покинуть Англию». Эттли испугался и стал еще раз заверять, что право убежища в Англии незыблемо и что Негрин может оставаться здесь сколько хочет. Форин оффис оказался менее пуглив и все-таки запросил для Негрина американскую визу. Но тут вышел неожиданный просчет: Вашингтон отказал Негрину в визе. На этом дело летом 1940 г. замерзло, и я думал, что теперь британские министры поставили крест над своим намерением избавиться от испанского гостя.

Оказалось, что я ошибся. 8 ноября 1940 г. Негрин был приглашен уже в кабинет к морскому министру Александеру, тоже лейбористу и старому лидеру английских кооператоров. В кабинете Александера Негрин встретил Галифакса. Беседу начал Александер. Со слезой в голосе он вспомнил испанскую войну, говорил о своих симпатиях к республиканцам и перечислил, сколько денег для республиканцев собрало и сколько продуктов в Барселону послало английское кооперативное движение. Под конец Александер совсем умилился и готов был расцеловать Негрина.