Воспоминания советского посла. Книга 1
Шрифт:
Надо ли удивляться, что женщина таких качеств и с такой биографией всегда была в центре внимания русских заграничных колоний тех лет?
В годы моей эмиграции Коллонтай была в Англии только один раз: зимой и весной 1913-1914 гг. Я уже упоминал, что главной целью ее приезда в Лондон было желание поработать в Британском Музее в связи с подготовкой книги «Общество и материнство». Но она занималась не только этим.
Александра Михайловна прежде всего восстановила свои старые контакты с английскими социалистами и часто бывала у них. Она активно участвовала в антицаристской кампании, которая в то время проводилась в Англии в связи с Делом Бейлиса [52] , и я слышал, как с парапета колонны Нельсона на Трафальгарской площади Александра
52
В 1913 г. царское правительство инсценировало в Киеве судебное дело против еврея Бейлиса по ложному обвинению в убийстве для религиозных целей. Вся прогрессивная русская общественность в связи с этим выступила с разоблачением правительства. Для защиты Бейлиса в Киев приехал В. Г. Короленко. Антицаристская кампания по тому же поводу велась в это время за границей, в частности в Англии, «где организаторами ее выступили социалисты и радикалы. На одном из митингов, созванных в дни названной кампании, выступала и А. М. Коллонтай.
Из тех далеких дней у меня в памяти осталась одна яркая картина.
В северо-западной части Лондона есть огромный, на много километров протянувшийся парк Хэмпстэд-Хис. Это кусок настоящей природы. Здесь есть и поля, и рощи, и холмы, и пруды, и животные, и птицы. По воскресеньям его посещают десятки тысяч людей из окрестных кварталов, населенных в большинстве небогатым трудящимся людом. Поблизости от Хэмпстэд-Хис в узких улочках и переулках ютились в то время и многие из русских эмигрантов.
В юго-восточном углу парка имеется красивый зеленый холм, носящий имя «Парламентский холм». Предание гласит, что во время революции XVII в. здесь стояли войска Кромвеля, сражавшиеся за парламент против короля. Отсюда и само название холма. Впрочем, в годы моей эмиграции решительно ничто не напоминало о революционно-воинственном прошлом «Парламентского холма». В те годы это было излюбленное место прогулок для лондонской детворы, и еще — здесь была Ривьера русской эмиграции. По субботам и воскресеньям сюда собирались русские изгнанники в поисках свежего воздуха, солнца и природы. Приходили семьями, брали с собою бутерброды и пиво, шахматы и книжки. Устраивались на целый день. Дети бегали и играли, взрослые, расположившись на траве, читали, обменивались новостями или просто лежа на спине подолгу смотрели в небо, по которому бежали легкие облака. В свое время закусывали, в свое время дремали, надвинув шляпу на лицо. Потом бродили по окрестностям «Парламентского холма», кормили птиц на Хайгетских прудах, слушали какого-нибудь оратора, выступавшего под деревьями парка, любовались чудным видом на Лондон, открывавшимся со 100-метровой высоты этого холма. Действительно, весь огромный 7-миллионный город с его красной черепицей и закопченными домами, с его башнями и колокольнями, с его узкими улицами и зелеными парками, с его Святым Павлом и мостом Тауэр; с его зубчатым зданием парламента — все, все тут было как на ладони. Исполинское каменное море разбегалось во все стороны до самого горизонта.
Ближе к вечеру начинались игры взрослых. Играли в пятнашки, в горелки, в лапту, в разные другие простые русские игры, впитанные дома чуть не с молоком матери. Мужчины и женщины, нередко отцы и матери семейств, в будни тяжело работавшие на английских предприятиях ив конторах, теперь превращались в шумливых и веселых подростков. Бегали, кричали, возились, хохотали. Многим в эти минуты так ярко вспоминалась милая и далекая родина. С заходом солнца все как-то
Однажды в воскресенье на «Парламентском холме» появилась Александра Михайловна. Был теплый, тихий день. Белесоватое низкое небо было ясно, неяркое солнце лениво посылало вниз снопы своих светлых, но не очень горячих лучей. В нашем эмигрантском клубе все шло, как обычно: дети бегали и резвились, взрослые отдыхали и разговаривали. Александра Михайловна и здесь очень быстро оказалась в центре внимания: к ней как-то невольно тянулись люди, около нее закипали самые интересные и оживленные дискуссии.
Под вечер начались игры. Играли в горелки. Александра Михайловна и тут была одной из первых. Все выстраивались парами по склону «Парламентского холма» и при громком возгласе:
Гори, гори ясно, Чтобы не погасло, Глянь-ка на небо, птицы летят! —бросались бежать как сумасшедшие. Потом ловили друг друга, терялись, находились и вновь выстраивались по склону холма.
И вот вышло так.
Я сбежал со своей партнершей вниз и, поймав ее, остановился у подножья холма передохнуть и стереть пот со лба. В следующей паре была Александра Михайловна. По данному сигналу она побежала вниз очень быстро, вся раскрасневшись и выбросив руки вперед и в сторону, точно крылья. Широкое платье развевалось, и лучи вечернего солнца, навстречу которому она неслась, обливали красноватым золотом ее фигуру, ее разметавшиеся волосы, ее распростертые руки-крылья. Картина была до того феерична, что стоявший рядом со мной товарищ — эмигрант, не выдержал и, протянув руку в сторону Коллонтай, вдруг порывисто воскликнул:
— Посмотри! Посмотри! Она вся пронизанная солнцем!
С тех пор прошло много лет. В шуме борьбы, в грохоте событий мне не раз приходилось сталкиваться с Александрой Михайловной на разных жизненных перекрестках. И всякий раз, когда это случалось, в памяти у меня мгновенно вспыхивала далекая, яркая картина — склон пологого холма, день, склоняющийся к вечеру, женщина, бегущая по склону с руками, раскинутыми, как крылья — сказочная фигура, охваченная сиянием золотых лучей, и громкий возглас: «она вся — пронизанная солнцем!»
Так крепко это картина спаялась в моем сознании с именем Александры Михайловны Коллонтай [53] .
Петро Заречный
Однажды, зайдя в Герценовский кружок, я заметил в углу комнаты какого-то незнакомого человека, читавшего газету. Он сидел спиной ко мне, и я не мог рассмотреть его лица. Покончив со своими делами, я уже собирался уходить, как вдруг незнакомец повернулся и… с распростертыми объятиями бросился мне на шею.
53
См. приложение 6.
— Иван!.. Ты?
На мгновение, только на одно мгновение я остолбенел
— Петро!.. Ты?
Мы крепко обнялись и расцеловались. И вот, что мне сразу вспомнилось…
1903 год. Волга. Самара. Мне 19 лет, и я только начинаю свою революционную деятельность. Настроения у меня юношески восторженные. Весь мир кажется мне окутанным розовой дымкой и полным необыкновенно интересных людей. Я состою членом местной социал-демократической организации, веду кружки среди рабочих и учащихся, пишу прокламации, печатающиеся на гектографе, и выполняю целую кучу всяких иных обязаностей{21}, связанных в те годы с подпольной работой.
В одно ясное летнее утро в Самаре неожиданно появляется новый человек. Его зовут Петро. По профессии он токарь по металлу. На вид Петро года двадцать три. Кто он, откуда, неизвестно. Сам про себя он ничего не говорит, а мы, самарские работники, считаем неудобным расспрашивать. Таковы законы конспирации. Тем более, что, как мы знали, Петро «нелегальный» (т. е. профессиональный революционер, живущий под чужим именем). Лишь по выговору Петро мы догадываемся, что он приехал откуда-то с юга России.