Воспоминания воображаемого друга

Грин Мэтью

— Ого.

Это «ого» означает: «Это очень многое объясняет».

— Ты в самом деле ходишь в туалет? — спрашиваю я.

— Нет. Я просто так сказал Алексис, чтобы немножко тут походить.

— Я мог бы и сам догадаться.

— Воображаемые друзья ходят в туалет? — спрашивает Джо-Джо.

Я смеюсь:

— Ни одного не встречал.

— О-о.

Макс, наверное, уже думает, что я что-то слишком долго проверяю чистоту в кухне, и потому говорю Джо-Джо:

— Тебе, наверное, пора возвращаться к Алексис.

— Ладно. Хорошо.

Мы еще увидимся?

— Вряд ли. Где ты живешь?

— Не знаю, — говорит Джо-Джо. — В зеленом доме.

— Тебе следует узнать адрес на случай, вдруг ты потеряешься. Для тебя это особенно важно, потому что ты не умеешь проходить через двери.

— О чем ты?

Джо-Джо разволновался. И правильно.

— Тебе нужно быть внимательным, чтобы тебя где-нибудь не забыли. Садись в машину сразу, как только откроют дверцу. Если не успеешь, они могут уехать без тебя.

— Но Алексис меня не бросит.

— Алексис — маленькая девочка, — говорю я. — Она не главная. Главные — ее родители, а они не считают, что ты настоящий. Так что ты должен сам о себе позаботиться. Понятно?

— Понятно, — говорит Джо-Джо, в этот момент он говорит как совсем маленький ребенок. — Я бы хотел еще с тобой встретиться.

— Мы с Максом часто сюда приходим. Может, мы и увидимся. Да?

— Да. — Это звучит как просьба.

Я встаю. Я готов вернуться к Максу. Но Джо-Джо все еще сидит на ведре.

— Будо, — говорит он, — где мои родители?

— Что?

— Мои родители, — повторяет Джо-Джо. — У Алексис есть мама и папа, а у меня нет. Алексис говорит, что они и мои родители тоже, но они меня не видят и не слышат. Где мои родители? Те, которые могут меня видеть?

— У нас нет родителей, — говорю я ему.

Мне бы хотелось сказать что-нибудь получше, но ничего лучше нет. Джо-Джо огорчился, и я его понимаю, потому что я сам из-за этого огорчаюсь.

— Потому ты должен сам о себе заботиться, — говорю я.

— Хорошо, — говорит Джо-Джо.

Но он не встает с ведра, сидит и смотрит себе под ноги.

— Нам пора, — говорю я.

— Хорошо, — говорит Джо-Джо и наконец встает. — Мне будет тебя не хватать, Будо.

— Мне тоже.

Макс начинает кричать вечером ровно в девять двадцать восемь. Я это знаю, потому что смотрю на часы и жду, когда будет девять тридцать и мама и папа Макса переключат телевизор на канал, где идет мой любимый сериал.

Я не знаю, почему Макс кричит, но знаю, что это неправильно. Ему не приснился кошмар, и он не увидел паука. Это не просто крик. Я знаю, что еще немного, и Макс зависнет, и не важно, как быстро умеют бегать по лестнице его родители.

А потом я слышу еще кое-что.

Три удара с фасадной стороны дома. Что-то ударяет о стену. Наверное, что-то ударилось о стену до того, как Макс закричал. По телевизору в это время показывали рекламу, а она всегда очень громкая.

Потом я слышу еще два удара. Потом звук разбитого стекла.

Наверное, окно, думаю я. Разбилось окно. Окно в комнате Макса. Не знаю откуда, но я это знаю. Родители Макса уже примчались на второй этаж. Я слышу топот их ног по коридору.

Я все еще сижу в удобном кресле. Я сам завис на секунду. Не как Макс, но крики, грохот и звон стекла пригвоздили меня к месту. Я не знаю, что делать.

Макс говорит, что хороший солдат хорошо держит удар. Я плохо держу удар. Я не знаю, что делать.

Потом понимаю.

Я встаю и иду к входной двери. Прохожу сквозь дверь, спускаюсь с крыльца и вижу, как какой-то мальчик бежит через улицу и скрывается за углом ближайшего дома. Это дом Тайлеров. Мистер и миссис Тайлер старые люди, у них нет детей, так что я понимаю, что мальчишка просто использует их задний двор, чтобы убежать. В какую-то секунду мне хочется побежать за ним, но это ни к чему.

Я знаю, кто это.

Даже если я его догоню, я ничего не смогу сделать.

Я поворачиваюсь и смотрю на дом. Я ждал, что увижу дыры. Или, быть может, огонь. Но там всего лишь яйца. С окна в комнате Макса стекает яичный желток, к раме прилипла скорлупа. Окно разбито. Стекла как не бывало.

Макса больше не слышно.

Он завис.

Когда Макс зависает, он не кричит.

Когда Макс зависает, никто не в силах ему помочь. Мама в такие моменты может гладить его по руке или по волосам, но я думаю, что от этого легче только ей. Макс ее даже не замечает. Он возвращается сам. И хотя мама Макса каждый раз пугается того, что это самый тяжелый приступ, на самом деле у Макса не бывает никаких приступов, легких или тяжелых. Он просто зависает. Разница только во времени. Так как окно в комнате Макса никогда не билось, а стекла никогда не летели к нему в постель, я думаю, в этот раз он застрянет надолго.

Когда Макс зависает, он сидит, притянув колени к груди, и раскачивается взад-вперед. Он тихонько скулит. Глаза у него открыты, но он вряд ли что-нибудь видит. И ничего не слышит. Как-то он мне сказал, что, когда зависает, слышит голоса людей, но они тихие и далекие, как голоса из телевизора в соседнем доме.

Таким был голос Грэм, перед тем как она исчезла.

Так что я не могу с ним поговорить и помочь никак тоже не могу.

Потому я иду на автозаправку. Я не черствый, просто сейчас я Максу не нужен.

Я подождал, пока не появится полиция и не расспросит родителей Макса о том, что случилось. Офицер, который был ниже ростом и намного худее полицейских в телевизоре, сфотографировал дом и окно комнаты Макса и все записал в маленький блокнот. Он спросил у родителей, не знают ли они, кто мог закидать яйцами наш дом. Они сказали, что не знают.

— Сейчас Хеллоуин, — сказал папа Макса. — Разве в Хеллоуин никто не кидается яйцами?

— Никто не бьет окна камнями, — возразил ему невысокий полицейский. — К тому же похоже, что яйца кидали именно в окно вашего сына.