Воспоминания "Встречи на грешной земле"
Шрифт:
Ну и как? — спрашивает. — Сделали поправки?
Нет.
Почему?
— А какие?
О, Господи! — восклицает. — Не мне вас учить.
Ничего не понимаю, — говорю. — Вы же были на спектакле. Поздравляли нас с Варпаховским. Вам все понравилось. И вдруг? Что случилось?
Мнется, кивает головой, поправляет волосы, в общем делает все, что угодно, только не отвечает на вопрос. Но, видя, что на меня это не действует, наконец выдавливает из себя:
Ну, сделайте поправки, я вас прошу, вам что, этого мало?
Екатерина Алексеевна, —
Вы что, — спрашивает, страдальчески подняв брови, — хотите, чтобы я вам все сказала? — И делает ударение на «все».
Разумеется.
Ну, хорошо. На спектакле был Лебедев, и он считает, что ситуация в пьесе списана с его личной истории. И требует поправок. Теперь ясно?
А что за птица этот Лебедев?
О, Господи! Да это же консультант Никиты Сергеевича по вопросам культуры! Вы что, не знали?
Понятия не имел. Не только об его личной истории, но и о нем самом. В гробу я хотел, в белых тапочках... — Но тут она повела глазами по потолку и стенам, а потому я закончил иначе: — Ну и что?!
— Как, «ну и что?». Мне ведь надо будет ему отвечать, сделали вы поправки или нет? Вы понимаете? (И шепотом.) Ну, сделайте хоть что-нибудь, все равно он второй раз на спектакль не пойдет. Чтобы я могла ему сказать — поправки внесены. Ну? Ради меня.
Екатерина Алексеевна, — сказал я, выдержав весомую паузу, — извините, но как министру я вынужден вам отказать. Однако как женщине, — и я повторил, — как женщине не могу не уступить. Поправки будут.
Ну и душенька! — воскликнула она. И мы расстались довольные друг другом.
Поправки я сделал так: зачеркнул в пьесе несколько слов и сверху надписал слова такого же смысла. Вот так все и обошлось.
Надо сказать, что все более принимая сторону людей театра, она одновременно сильнее начинала третировать чиновничью угодливость и стремление к перестраховке. Не гнушалась и публично унижать их. Так одного из своих сотрудников она публично называла «Вазелиновичем». С другим же произошла история, которая закончилась печально. А именно: ей понадобилось срочно созвать своих работников, которые помещались на Неглинке. Запыхавшиеся чиновники едва успели добежать к назначенному
времени на улицу Куйбышева. Взглянув на них, Фурцева сказала:
Пожалуй, надо будет перевести вас с Неглинной сюда.
— Давно пора! — воскликнул чиновник по фамилии, которую обозначим О.
— Что вы имеете в виду? — ледяным тоном спросила Фурцева.
— Я... Мы... То есть... Вы... — стал лепетать О., поняв, что его рвение не так понято.
— Вы что же хотите сказать, что вы это давно поняли, а до меня дошло только теперь?
Нет-нет, что вы... Именно сейчас... То есть давно сейчас...
И несчастный О. замолчал, совсем запутавшись.
Но Фурцева уже перешла к делу, для которого их собрала.
Однако О. не перенес удара. Уязвленный в своих самых лучших служебных намерениях, он и так будучи болезненным, скоро
А вообще, жила-была некогда красивая, милая, добрая девушка Катенька Фурцева. Вышла бы замуж за хорошего человека (а ведь был такой, говорят, в ее жизни, да посадили), нарожала бы ему детей и работала бы инженером по своей тонкой химии. Правда, жила бы, по части материальных благ, несомненно, хуже, чем партийный деятель. Но жила бы. А так...
Михаил Царев. Профессионал во всем
Если спросить меня, хорошим ли актером был Михаил Иванович Царев, я поначалу запнусь. А потом, вспомнив, как он играл Фамусова или Вожака в «Оптимистической» (в постановке Л.Варпаховского), скажу: очень хорошим.
Барственный, чванливый, искренний Фамусов очень правдиво недоумевал, что же это происходит вокруг. Он был абсолютно уверен в своей правоте и превосходстве над Чацким. И в его отношении к горячему молодому человеку, кроме осуждения, совершенно достоверно проступало даже соболезнование. Дескать, такой молодой и уже, похоже, тронулся.
И такого Вожака, как у Царева, я, признаться, до него не только не видел, но и не представлял себе. Хотя Вожаки и в знаменитой постановке Таирова еще в Камерном театре, и в ленинградской Александринке (режиссура Товстоногова) мне очень нравились. Но Вожак — Царев в очках, изъяснявшийся якобы в интеллигентской манере, был не только неожиданным, но и самым убедительным.
Вообще персонажи отрицательные, подловатые, двоедушные или сановитые получались у Царева неотразимо правдиво. Тут он, несомненно, был на своем месте — я имею в виду отличным актером.
А вот когда играл героев положительных, жаждущих правды, искренне влюбленных — тут, во всяком случае, оговорюсь, для меня — он был фальшив.
Например, несколько ранее, чем Фамусова, уже немолодой Царев в том же Малом театре играл Чацкого, — разумеется в другой постановке. Однако чрезмерный темперамент, с которым он это осуществлял, тут уже впол-
не закономерно вызывал соболезнование Фамусова. А митинговый пафос объяснений с Софьей (ее играла актриса Ликсо) насторожил бы любую девушку. Или испугал. Но уж никак не привлек. Что до зрителей, то почтенный возраст Чацкого невольно заставлял их либо усомниться в искренности героя, либо разделить чувство соболезнования вместе с Фамусовым.
К сожалению, мне не привелось видеть его в «Даме с камелиями» у Мейерхольда, который его ценил. Но то был Мейерхольд, и не сомневаюсь, что еще очень молодой и красивый Царев (легкая тогда косина глаз, как говорят, его никак не портила) у такого выдающегося мастера режиссуры, как Всеволод Эмильевич, не мог играть плохо.
Потом, когда этот театр разрушили, а Мейерхольда арестовали и убили, Царев перешел в Малый театр, где очень скоро занял руководящее положение, а затем стал его директором, что позволило ему выбирать для себя те роли, которые хотел. Три из них — Фамусова, Вожака и Чацкого, я уже назвал.