Воспоминания "Встречи на грешной земле"
Шрифт:
А я подумал, как важно, все-таки, вовремя уходить отовсюду. В том числе и со сцены. Именно уходить. Не уезжать.
Были с нею и еще эпизоды, которые, возможно, позволяли судить, что преклонный возраст и необычная личная жизнь как бы изолировали актрису от повседневного людского быта прочих людей и мешали ей понять их.
Вот, к примеру, один из эпизодов.
Отдыхая перед войной в подмосковном санатории «Узкое», где обычно подлечивались академики и разные знаменитости, Александра Александровна после месячного пребывания вручила
Та обомлела, приняла двугривенный, а потом, вся трепеща от негодования, выплеснула сестре-хозяйке:
Это ж надо — двадцать копеек! Я, как пришла в себя, даже хотела бросить их ей прямо в эту..! Я за ней целый месяц, как за малым дитем, ходила, а она!.. Нет, что вы на это скажете, Екатерина Дмитриевна?!
— Да успокойся, Шура, — промолвила сестра-хозяйка. — Успокойся. Уверена, она не хотела тебя обидеть. Просто — не знает меру деньгам. Ну — человек прошлого века. Нашей жизни не понимает. Ну — не от мира сего. Для нее что двадцать копеек, что...
— Да?! — вскипела Шура. — А зарплату получать, это она понимает? А сколько получать — понимает? Эх, дура я, дура, ругаю себя — зачем взяла?! «Не от мира сего!» Очень даже «сего»! Уж, кто-кто, но актрисы-то через мужиков такое про жизнь знают!..
Так в том-то и дело, Шура, что она... Ты разве не знаешь? Она же не только замужем не была, но даже вообще с мужчинами...
То есть? С бабами, что ль?
И никаких баб тоже. Ну — девственница.
Это неожиданно заставило Шуру задуматься. А потом она, ухмыльнувшись, выпалила:
— Вот что значит — у бабы мужиков не было! Они бы ей мозги вправили!
И, успокоившись, добавила:
Нет, я теперь этот двугривенный, пожалуй, сберегу. Куда ж это я его подевала? Сунула сгоряча, а он...
Но, порывшись в фартуке, нашла.
А затем они обе, и Шура, и Екатерина Дмитриевна, поглядели на монету с интересом.
Вот и спросите меня после этого: знала ли жизнь Яблочкина и была ли «не от мира сего»? Или наоборот?
Не скажу. Не знаю.
Премьера в вахтанговском.
В 1956 году театр им. Вахтангова принял к постановке мою пьесу «Одна». Ее взялась поставить режиссер этого театра Александра Ремезова, которая узнала о пьесе от Николая Акимова.
Художественным руководителем театра тогда был Рубен Симонов, директором — Олег Иванов и Исай Спектор — директором-распорядителем. Но так как Симонов был человеком эпикурейского склада, а также любил вращаться в высших сферах, то его хватало в театре на постановки (что он и делал очень талантливо и ярко), редкие актерские работы (превосходный Сирано с Мансуровой — Роксаной) и некоторые прочие шалости. Что до Иванова, то он часто болел, обожал рыбную ловлю и охоту и представительно дремал на коллегиях в Министерстве культуры. Впрочем, может, и не дремал — артисты любят преувеличивать слабости
Так что Спектор, по существу, тянул немалый груз руководства театром. Причем не только административный, но и, в какой-то мере, репертуарный. Он имел высшее театральное (актерское) образование, но жизнь сложилась так, что на сцене блистала его жена — красавица Юлия Борисова, а он блистал у себя в кабинете и почти всегда, когда играла Борисова, из директорской ложи неотрывно следил за тем, как идет спектакль.
Разговаривать со Спектором было одно удовольствие — фразы точные, в обещаниях обязателен. Кроме того, я тогда еще многого не знал о театральных порядках и традициях, а потому слушать его было поучительно.
Именно из-за незнания некоторых тогдашних театральных особенностей и состоялся у меня с ним перед премьерой спектакля «Одна» нижеследующий разговор.
Я зашел к Спектору в кабинет, чтобы сообщить, сколько мне нужно билетов для моих приглашенных. Он отметил это в своем блокноте и сказал:
Все будет в порядке.
Только прошу, — заметил я, — чтобы обязательно было вот это место. — И указал на плане то, впереди и сбоку которого был проход.
Спектор отрицательно покачал головой.
К сожалению, именно это место не могу дать. Любое другое.
Почему?
Он чуть развел руками и добавил:
Повторяю, любое другое.
Но мне нужно как раз это.
Не получится.
— Я вам объясню почему, — начал я уже злиться. — Я приглашаю своего давнего друга. Но у него полиомиелит, беда с ногами. Одна вытянута, а другая всегда согнута. Поэтому нужен проход спереди и сбоку.
— Понимаю, но ничего не могу поделать. А может, он придет в другой раз?
— Нет. Я уже его пригласил. Именно на премьеру.
— Сожалею. Ничего не попишешь.
Тогда и я не приду на премьеру! И в другой раз тоже! И вообще!
И я встал, чтобы уйти.
Хорошо, — сердито глядя на меня, сказал Спектор. — Я дам вам это место. Но вы даже не представляете, с какими неприятностями это будет для меня связано.
— И не хочу представлять! — брякнул я и с победным видом удалился.
В день премьеры я пришел пораньше, чтобы вручить перед спектаклем рабочим сцены полагающийся конверт с деньгам»; Чтобы «отметили». Иначе, как мне уже давно объяснили, по театральным традициям, могут валиться декорации, а то и зашьют занавес.
Для прохода на сцену я вошел на этот раз в театр не с Арбата, а с улицы Вахтангова (теперь почему-то переименованной в Большой Ново-Песковский переулок). Через служебный ход. Но не успел открыть дверь, как передо мной возник рослый мужчина и загородил вход.
Куда?
— Странный вопрос. В театр.
Вход с Арбата.
— Это автор, автор! — крикнула ему заметившая меня гардеробщица артистического подъезда.
Мужчина пытливо окинул меня взглядом и неохотно чуть отодвинулся.