Воспоминания. Победы и страсти, ошибки и поражения великосветской львицы, приближенной к европейским монархам в канун Первой мировой войны
Шрифт:
На завтрак в день моей свадьбы я ела колбаски и бекон и гадала, есть ли что-то такое же вкусное в Германии – или там едят только овсянку. Свадебный прием устроила жена князя Алексея Долгорукого в своем доме на Портмен-сквер. Урожденная Флитвуд Уилсон, она была близкой подругой моей матери. Дом, конечно, был перевернут вверх дном, поэтому я рано вышла и гуляла в сквере в центре площади. Я надела старые туфли, смешную старую шляпку в форме тюрбана и грязные перчатки. В год мне выдавали всего двенадцать фунтов на туфли и перчатки; я научилась быть экономной. Помню, мне даже хотелось, чтобы Ганс, увидев меня таким пугалом, расхотел на мне жениться и вернулся в Германию без меня.
Нас обвенчали в церкви Святой Маргариты в Вестминстере, но от волнения я почти ничего не запомнила, кроме
Очень жалею о том, что не до конца прислушалась к дружескому совету, который дал мне при прощании король Эдуард: учить немецкий и стать хорошей подданной моей новой родины. Надеюсь, я стала хорошей и верной подданной, но выучить как следует язык мне так и не удалось.
Поговаривали, что моего мужа, который не хотел жениться на немке, послали в Лондон в надежде, что он женится на юной английской принцессе, которая позже стала королевой Англии. Говорили, что герцог и герцогиня Текские не были против такой мысли. Может быть, это правда, ведь герцог, сын принца Вюртембергского, был совсем не богат. Хохберги часто женились на представительницах королевских семей; и замок Плесс достался им после брака тогдашнего главы семьи с принцессой одного из последних старинных польских правящих домов. По иронии судьбы этот факт приобрел во время войны большое политическое значение; более того, в прежние времена Хохберги становились королями Венгрии и Богемии.
Однако Ганс познакомился со мной и не колебался ни секунды. Наверное, он любил меня. Конечно, я была польщена оттого, что он выбрал меня: положение моего мужа и его огромное богатство позволяли ему искать себе невесту в самых высших кругах. Но в те дни я придавала мало значения таким соображениям, а сейчас и того меньше.
После того как мы поженились, муж оставил дипломатическую службу. По его словам, тогдашний германский министр иностранных дел не разрешал молодым дипломатам вступать в брак. Даже тогда подобный запрет меня покоробил: разве каждому не хочется получить очаровательную, покладистую и достаточно умную жену, которая будет прислушиваться ко всему и помалкивать, когда обсуждают серьезные вопросы? Тот запрет стал неудачным в другом смысле. Он лишил моего мужа регулярного занятия при жизни свекра, а меня – разнообразной и интересной жизни, какую я, наверное, вела бы, останься муж дипломатом. Такая жизнь наверняка возмещала бы отсутствие любви и уважения, без которых ни один брак (хотя и подходящий в других отношениях) не может считаться успешным.
На медовый месяц мы поехали в Париж, поскольку муж служил там и в Брюсселе перед тем, как его перевели в посольство Германии в Лондоне. Поэтому он неплохо знал континентальную Европу.
Я начала семейную жизнь совершенно неподготовленной к ее переживаниям, обязанностям и ответственности. Я буквально не знала ничего. Незадолго до свадьбы я подслушала, как мать говорит одной подруге: «Такой-то был влюблен в Дейзи». Я все гадала, что значит «влюблен».
Мой опыт ни в коем случае не является необычным. Многие девушки, мои современницы, испытывали то же самое или даже хуже. Но обычаи, предписывавшие такой порядок вещей, были ужасными и жестокими. Хотя мои родители нежно любили меня, они совершенно не подготовили меня к жизни и ее испытаниям. Что-то, наверное, я знала, но лишь очень смутно и неотчетливо. У меня
Многие ошибки и несчастья моей жизни я объясняю тем, что не только вышла за совершенно незнакомого мужчину, но и понятия не имела, как узнать его лучше, тем более руководить им и влиять на него.
Думаю, все женщины поймут, какой неопытной во всех отношениях я была; какой небрежной и короткой была моя подготовка для жизни в обществе. Так, я даже не знала, как следует носить мое красивое французское прощальное платье, и надела его задом наперед. Мой муж, который очень внимательно следил за женской модой, и развеселился, и рассердился, когда увидел меня. Он отругал меня.
Пришлось поспешно переодеваться, и я поехала на медовый месяц, поглощенная горем, унижением и ужасом перед неизвестностью.
Глава 2
1892–1900 годы
I
Приехав в Плесс, я увидела большой белый дворец, который на месте старого выстроил около 1870 года мой свекор. Стиль Плесса был французский, как и у большинства немецких дворцов того периода. Внутри дворец был набит очень плохой, тяжеловесной позолоченной мебелью, которая тоже считалась французской, но на самом деле представляла уродливый немецкий стиль. Я увидела огромные террасы и парки с множеством посредственных скульптур. Обилие тяжеловесной роскоши сочеталось с полным отсутствием уюта. Во дворце не было ни одной ванной! По приказу моего мужа в Фюрстенштайне для меня пристроили богато украшенную мозаичную ванную комнату; она ужасна, но лучше такая, чем никакой.
К моему приезду у входа собрались все постоянно живущие и приходящие слуги в парадной форме или ливреях. И в Плессе, и в Фюрстенштайне домашнее хозяйство было устроено строго по-военному, и каждый слуга обязан был ежедневно упражняться. Женская прислуга была одета в одинаковые силезские национальные костюмы в цветах дома Хохбергов: темно-малиновый с серебром. На парадной лестнице выстроились слуги в синих куртках, белых гетрах и перчатках – их форма показалась мне ужасной. Да и само количество слуг озадачило и испугало меня; хорошее впечатление производили только молодые горничные в коротких малиновых платьях, белых фартуках, кружевных косынках и чулках, в белых батистовых чепцах на головах. Волосы, заплетенные в косы, были заброшены за спины – они выглядели забавно.
Вскоре я столкнулась с невероятно утомительными правилами этикета. Я не говорила по-немецки и не могла объяснить, что мне нужно. Когда я хотела перейти из одной комнаты в другую, надо было позвонить, и тогда дверь распахивал слуга. Куда бы я ни направлялась, передо мною шел лакей. Мне же больше всего хотелось куда-нибудь ускользнуть или, может быть, подождать почты из Англии. Мне пришлось выучить немецкий, по крайней мере в таком объеме, чтобы уметь сказать, что в таких церемониях нет необходимости, что я умею сама открывать двери и хочу ложиться спать самостоятельно. Муж не одобрял моих желаний, а поскольку мы жили вместе, у нас постоянно возникали недоразумения: он требовал, чтобы я «не мешала слугам». Помню, во время войны, когда всех более молодых слуг-мужчин призвали в армию, он рассердился, потому что я попросила включить отопление его камердинера. Оказывается, надо было вызвать специального человека, без чьей непосредственной помощи надлежало либо задыхаться от жары, либо замерзать! Ганс – типичный представитель нации, которая придает нелепо большое значение мелочам.
Однако меня неизменно утешал свекор, Ганс Генрих XI. Вся семья называла его «отец», и я стала поступать так же. Подобно моему родному отцу, свекор был настоящим джентльменом. Он встретил меня очень тепло и всегда оставался моим милым и верным другом и защитником. По-моему, он меня понимал. Самое главное, он верил в меня. Когда кто-то из новых устрашающих немецких родственников сурово со мной обходился, он, бывало, говорил:
– Оставьте девочку в покое; она в свое время окажется выше вас всех.