Воспоминания

Бларамберг Иван Федорович

Климат Исфахана столь приятен и воздух так чист, что летом, казалось, можно было бы повесить в воздухе меч и он бы не заржавел. В Персии я чувствовал себя всегда очень хорошо, и кроме нервной лихорадки, которой я заболел по прибытии в Касре-Каджар (август 1837 г.), и несмотря на различные путешествия и хлопоты, мое железное здоровье не пошатнулось. В основном я приписываю это моему правилу придерживаться на Востоке умеренности в пище и напитках и жить в соответствии с привычками и обычаями жителей. В Индии только потому умирает столько англичан, что они придерживаются здесь своей английской привычки потреблять много мяса, крепких вин, рома и портера и не хотят довольствоваться простой пищей индусов.

Так как в июне жара на высокогорном плато Ирана изнуряюща, я совершал переезды только ночью, а днем отдыхал на станциях. Это обычный способ путешествия в Персии в летние месяцы.

Из Исфахана я поехал через Гёз в Муртхахор. По пути мне попались шесть диких ослов (гур), которые очень часто встречаются в солончаковой пустыне. С последней станции я направился прямиком через горы в Кашан. Я ехал при чудесном лунном свете по живописным местам,

мимо садов с прекрасной оросительной системой, через деревню Дейлур в Сау, красивую деревню с караван-сараем (в 7 фарсангах от Муртхахора), куда прибыл 2 июня, в 7 часов утра. Сау расположена уже высоко. Здесь я отдыхал целый день, а вечером отправился дальше на север и в полночь 3 июня приехал в Кохруд. Дорога тянулась по отрогам гор и возвышенностям; ее высшая точка находится в фарсанге от Кохруда. Город расположен в прекрасном месте. Я позавтракал под столетним ореховым деревом. На заходе солнца я снова сел на коня. Мои нагруженные мулы с погонщиками ушли вперед, и звон колокольчиков и бубенцов, которые, по здешнему обычаю, привязываются на шею мула, был далеко слышен в тихой, великолепной лунной ночи. Я следовал за ними в сопровождении двух слуг. Дорога вела теперь вниз через сады и поля, затем по узкой долине. В полуфарсанге севернее Кохруда, справа от дороги, находится знаменитая дамба (бенд), которую возвел Аббас Великий для задержания воды горного потока, с тем чтобы жители равнины не ощущали недостатка в воде в летнюю жару. К сожалению, я смог полюбоваться этим колоссальным сооружением лишь при лунном свете. Еще ниже я проехал мимо красивого караван-сарая Гебер-Абад. Затем дорога вывела из гор на равнину. Отсюда до Кашана было 4 фарсанга (от Кохруда - 7 фарсангов). В Кашан я приехал 4 июня и остановился в караван-сарае. Было страшно жарко, но я все же отправился на базар, чтобы купить пару кашанских ковров из шелкового плюша, а также медную пиалу на память. Вечером, в 8 часов, я покинул город. Было еще очень жарко, и густая пыль делала мое путешествие по равнине затруднительным. 6 июня я приехал в Кум и 9 июня - в Тегеран, где провел некоторое время. Оттуда я поехал по уже знакомой мне дороге, причем двигался все время ночью. 7 июля подъехал к бурной пограничной реке, через которую при сильнейшем ветре, дувшем из горного ущелья, переправился на пароме. На противоположном, русском берегу уже ожидали начальник карантина и врач; они проводили меня в карантин Джульфы, где мне отвели чистую комнату. Так я снова очутился на родной земле, проведя почти три года в стране древних сект гебров и парсов.

Поскольку прохождение карантина в Джульфе было тогда чистой проформой, я использовал свое пребывание здесь, чтобы посетить развалины, а особенно огромное кладбище старой Джульфы, жители которой были когда-то переселены самым деспотическим образом в Исфахан шахом Аббасом Великим. Затем я привел в порядок свои многочисленные статистические, топографические и этнографические материалы, которые собрал во время пребывания в Персии и которые позднее обработал и опубликовал на русском языке.

10 июля я выехал на почтовых из Джульфы и в тот же день прибыл в Нахичевань, полуразрушенную происшедшим здесь несколькими днями раньше сильным землетрясением, следы которого были видны до Тавриза. Разрушения, причиненные землетрясением на левом берегу Аракса, были ужасны. Почти все дома в деревнях вдоль почтовой дороги были разрушены или дали трещины. Недалеко от вершины величественного Арарата произошел чудовищный горный обвал. Снежная масса, скатившаяся вниз, быстро таяла на солнце, превращаясь в бурные потоки. Была затоплена и сметена с лица земли армянская деревня в несколько сот домов. Жителей, дома и сады накрыл селевой поток. Никто не спасся, потому что несчастье обрушилось внезапно. Полицмейстер Нахичевани, который нанес мне визит, рассказал жуткие подробности о катастрофе.

11 июля в хорошую погоду я проехал две полностью разрушенные землетрясением почтовые станции. Ночевать пришлось под открытым небом, так как все почтовые станции были разрушены. Во время вчерашней поездки через долину Аракса у меня был постоянно перед глазами величественный Арарат с его двумя снеговыми вершинами, и я любовался видом этого горного исполина. Сколько прошло тысячелетий и сколько сменилось поколений с тех пор, когда, согласно легенде, Ной посадил первую виноградную лозу в этих местах!

12 июля, поздно вечером, я приехал измученный на почтовую станцию Ардашар, первую уцелевшую после землетрясения. 13 июля я проезжал по хорошо возделанной местности, изрезанной множеством оврагов, с замечательной оросительной системой и прибыл в 9 часов в старую Эривань. Остановился я у коменданта князя Сумбатова, кавказского товарища по оружию, жившего в великолепном дворце бывшего сардара Эривани. После обеда у князя я совершил поездку в знаменитый армянский монастырь Эчмиадзин, так часто описывавшийся путешественниками, и отправился затем в Тифлис - не верхом, а на почтовых. Из Исфахана до Эривани я проделал верхом свыше 1200 верст. Дорога шла через Ахти, вдоль озера Гокча. Здесь мой друг инженер-полковник Мишель Эспежо проложил в скалах вдоль самой воды замечательное шоссе, с которого открывался чудесный вид на само озеро и близлежащие горы. От озера Гокча, называемого также Севан, путь лежал на север, через Чубукли, по романтической долине Дилижан в Тифлис. Я прибыл туда 17 июля, около полудня, и сразу же отправился в персидскую баню, чтобы смыть с себя шестинедельную пыль и освежиться в серных источниках.

Многое изменилось в Тифлисе за эти три года. Барона Розена сменил генерал-адъютант Головин, с которым я познакомился в Бургасе, в Румелии{60}, в 1829 г.; семья Родофиникина уехала из Грузии в Петербург, как и князь Константин Суворов и другие бывшие знакомые и друзья. Из-за жары Главный штаб находился в Приуте - великолепном парке, расположенном высоко в горах на пути в Манглис, в 30-35 верстах от Тифлиса, причем дорога все время шла в гору. Я прибыл

туда 20 июля. Дорога была крутая, но очень живописная и часто вела через густой лес и вдоль глубоких пропастей. В Приуте я представился тогдашнему командующему Кавказской армией генерал-адъютанту Головину и был приглашен на обед. Затем я встретился с начальником штаба генералом Павлом Коцебу. Он принял меня очень любезно, много расспрашивал о Персии, которая его живо интересовала, потому что он под командованием графа Паскевича принимал участие в войне против Персии в 1826-1828 гг. Я был вынужден провести в Тифлисе почти целый месяц. Наконец, закончив свои дела, я получил четырехмесячный отпуск, чтобы побывать в Крыму, и 15 августа выехал из Тифлиса. Я получил рекомендательные письма от греческой дамы, которая с 1837 г. жила в Тифлисе. Письма были адресованы ее сестрам в Крым, и она просила меня побывать у них.

По дороге из Тифлиса я в пятый, и последний, раз перевалил через столь знакомые мне Кавказские горы. Во Владикавказ я прибыл 17 августа и поехал отсюда по Кабардинской равнине, через Ставрополь и по знакомой мне с 1830 г. дороге на Кубань. В низовьях Кубани оба ее берега заросли густым камышом, и черкесы пользовались этим, чтобы совершать иногда набеги на большую почтовую дорогу, тянувшуюся вдоль реки. На каждой станции поэтому были своего рода "впередсмотрящие", т. е. на высоком помосте из четырех бревен с лестницей и платформой наверху находился караульный казак, сменявшийся каждые три часа. В его задачу входило наблюдать за местностью, чтобы обнаруживать подозрительные передвижения. Так как вокруг лежала степь, обзор у него был очень хороший. Около каждого такого помоста, называемого на Кавказе вышкой, стоял столб, обернутый соломой или с небольшой бочкой со смолой на его вершине. При появлении больших групп черкесов солому ил" смолу зажигали. Это позволяло быстро сообщать об опасности по линии. С такой вышки караульному казаку хорошо было видно приближающихся путешественников и число запряженных коней. По приезде на почтовую станцию, которая была одновременно маленькой крепостью и казачьим гарнизоном, нас уже ждало необходиимое число лошадей для отправки дальше. Подобным образом я путешествовал по казачьим землям от Черного моря еще в 1830 г.

27 августа я проехал главный город [края] - Екатеринодар, 28 августа переправился через Копил, рукав Кубани, впадающий в Азовское море, и в полночь прибыл в Тамань. Этот город, в окрестностях которого еще сохранились развалины старой Фанагории, был в 1840 г. второстепенным портом; он же был главным портом полуострова того же названия. Полуостров интересен своими грязевыми вулканами, которые подробно описаны. 29 августа, рано утром, я нанял большой парусный бот, чтобы переправиться через Босфор Киммерийский{*49}, ширина которого в районе Керчи составляет около 30 верст. Погода стояла ясная, но ветер был не очень благоприятный. На полпути поднялся сильный ветер, и море разволновалось. Но волнение продолжалось недолго, и вскоре я увидел множество дельфинов, которые, играя, преследовали друг друга и плавали вокруг бота. В Керчь я прибыл к вечеру. Остаток дня я использовал, чтобы осмотреть тамошний музей, основанный моим дядей, умершим в Одессе. С возвышенности, на которой расположен музей, открывался великолепный вид на город, порт и море. Все ценные экспонаты греческой старины, которые здесь хранились, были по счастливой случайности перевезены перед Крымской войной в Петербург и находились теперь в Эрмитаже императорского Зимнего дворца. Во время оккупации Керчи в 1855 г. англичанами и турками музей был разграблен этими вандалами. Много античных ваз было разбито.

Из Керчи я хотел поехать через Таврический полуостров прямо в Симферополь, чтобы оттуда совершить кратковременную поездку через Севастополь и Балаклаву к южному побережью Крыма. Я нанял татарскую маджару - крытую плетеную повозку на четырех колесах, вращающихся вместе с осями, в которую впрягают двух лошадей или верблюдов. Оси редко и плохо смазывают жиром, так что они сильно скрипят и действуют на нервы европейцам. Двухколесные ногайские арбы, на которых на кавказских равнинах подвозят товары или провиант для войск, издают такой же неприятный звук. Кучера хвастались ими, говоря при этом, что они не воры, так как об их приближении слышно издалека.

Рано утром 30 августа мне подали такую маджару. Татарин, молодой веселый малый, впряг в нее двух низкорослых лошадок. При этом он надел хомуты не как обычно, через головы лошадей, потому что татарские хомуты при надевании раскрываются снизу и затем завязываются.

Маджара вместе с упряжкой представляет собой самобытное средство передвижения и в ходу только в таврической степи. Из старого Пантикапея я поехал на запад по необозримой степи, оставив справа Азовское море. Сначала шла холмистая местность с деревнями, садами и хуторами, но затем передо мной раскинулась необозримая степь, покрытая низкорослой, часто выжженной солнцем травой. Не было видно ни души; единственными живыми существами были овцы, которые паслись на горизонте, охраняемые чабанами и собаками. Я проехал 45 верст и устроился на ночлег посреди степи в татарском хуторе. Он представлял собой низкий одноэтажный каменный дом, крытый черепицей, с несколькими каменными загонами для овец. Вокруг не было ни дерева, ни куста. Недалеко от хутора находился глубокий колодец, воду из которого доставали кожаным мешком, перекинутым на веревке через блок. Конец веревки привязывали к упряжи лошади или верблюда и гнали животное вперед. Глубина такого колодца иногда превышает сотню футов, и напоить здесь скот очень трудно. Никакой еды, кроме яиц и молока, не было. Спал я около маджары под великолепным звездным небом, которое, как бриллиантовый купол, распростерлось над безмолвной степью. 31 августа я проделал таким образом еще 40 верст, и, поскольку маджара двигается очень медленно, я прошел значительное расстояние пешком. Свежий ветер, дувший в степи, смягчал дневную жару. Вечером прибыли в татарскую деревню, где, как и вчера, я провел ночь на открытом воздухе. Хотя жилища татар очень опрятны, все же ночевать в помещении в это время года весьма жарко.