Воспоминания
Шрифт:
Вот если бы мне дали роль бабы, впрягшейся в плуг вместо лошади! Но таких ролей не было. И пьес нам таких не давали. Действительность лакировалась даже в 44-м году, когда города лежали в руинах, люди жили в землянках, а колхозницы, вспахивая землю, тащили на себе плуг.
Быт «крепостных» артистов резко отличался от быта остальной массы заключенных. Питание было намного лучше. Во время гастролей, тянувшихся по десять месяцев, было и вовсе хорошо.
Мы свой паек получали на руки в сухом виде. Это значит, что положенная норма доходила до наших желудков
Страшно было возвращаться к грязи и вшам общих бараков, к похлебке из крапивы и иван-чая, к непосильной работе и вечному унижению. А я знала, что этим все кончится. Я не чувствовала своих ролей и играла как попугай. Гавронский — мир праху его — в режиссуре применял методы и приёмы любимого им кино. Отрабатывались движения рук, ног, шлифовался каждый жест. Скрупулёзно, но часто непонятно для актёра, отрабатывались мизансцены — от и до. Актёру необязательно было знать, зачем он «отсюда» перешёл «туда», зачем, войдя в дверь, должен вылезать в окно. Всё с голоса и показа.
В отношении меня, при моей тогдашней душевной несостоятельности, это было, пожалуй, необходимо. Но я всей душой ненавидела кудрявых пустышек, которых изображала. Я бы их сделала другими.
Во всяком случае, я твердо знала, что для коллектива не гожусь, что и себе самой я тоже совсем не нужна. Что после гастролей буду отчислена, и что тянуть лямку пятнадцатилетней каторги я больше не в состоянии.
По возвращении из гастролей я сделала попытку к самоубийству. Воспоминание о ней до сих пор заставляет меня краснеть от стыда.
У театрального администратора я стащила кучу снотворных таблеток и, когда из общежития все ушли на какой-то концерт, проглотила их все до одной.
Но, не имея собственной спальни, умереть трудно. Один мой старый друг забыл где-то книгу. Решив, что она у меня, он вместе со своей женой зашел в общежитие и стал меня будить. Заметив что-то подозрительное в моем необычно крепком сне, они подняли тревогу.
Хочу немного отступить, чтобы рассказать об этом друге.
За несколько лет до Княж-Погоста я на одном лагпункте работала на кухне. Однажды прибыл новый этап, состоявший из одной интеллигенции: ученых, преподавателей, работников печати и т. д.
Старостой этапа был худенький человек невысокого роста, с такой чистой, обаятельной и ласковой улыбкой, что, когда он с ведром приходил на кухню за обедом для себя и своих товарищей, мне всегда хотелось сделать для него что-нибудь хорошее, и я старалась наполнить его котелок пополнее и погуще, чем было положено.
Он сразу организовал самодеятельность, куда вовлек и меня. Потом мы в одной бригаде работали на трассе, и он был единственным мужчиной в лагере, общение с которым заставило меня поверить в возможность чистой дружбы между мужчиной и женщиной.
Потом мы разъехались и встретились уже в ТЭКО.
Он вместе с лагерной женой (они остались мужем и женой и на свободе) спасли меня от смерти тогда, и в дальнейшем были моими ангелами-хранителями, спасая от ударов судьбы.
Мы
Пока я лежала в больнице, они, при содействии Гавронского, уговорили руководительницу кукольного театра взять меня в свой коллектив.
Интересной женщиной была руководительница. В прошлом — жена известного грузинского режиссера Ахметели и сама известная актриса, она была добрым и отзывчивым человеком. В хорошем настроении улыбалась так широко и искренне, что все вокруг начинало улыбаться.
И вот она, Тамара Георгиевна Цулукидзе, начала пробуждать меня к жизни.
В своем театре она ставила не только кукольные спектакли, но и небольшие одноактные комедии. В одной такой пьеске заняла и меня.
Метод работы был совсем не похож на ТЭКовский. Объяснения были доходчивы. Она не признавала от и до, давала больше воли фантазии самого актёра. Благодаря ей у меня проснулась часть утраченных способностей. Только ей я обязана тем, что впоследствии, уже в другом, сибирском лагере, могла руководить культбригадой, а затем довольно успешно работать в театре.
Но главное, я полюбила куклы. Куклы сами по себе, так, как если бы я работала не на зрителя, а для самой себя.
Но и счастье кукольного рая было непродолжительным.
Кончилась война, пошли изменения в режиме и политике, все начало меняться.
Я очень немного знаю, почему закрылся наш театр. Кажется, министр просвещения Коми АССР захотела иметь его у себя, но без зеков. Куклы, сделанные нашими руками, были у нас отобраны и отправлены в Сыктывкар. Там они через короткое время нашли вечный покой в крысиных желудках.
Кылтово
Тамара Георгиевна, Алексей и Мира Линкевичи (мои друзья, о которых я говорила выше) должны были вскоре выйти на свободу. Они остались в Княж-Погосте. Меня отправили на отдаленный сельскохозяйственный лагпункт Кылтово. Начальник этого лагпункта жил в Княж-Погосте и бывал в зоне только наездами.
Лагерь был оставлен на произвол двух пьянчуг и бабника — воспитателя и врача. С ними в одной компании была ещё омерзительная сводница — рецидивистка — заведующая прачечной и баней. Был ещё и четвёртый в этом квартете — старший надзиратель, психически больной человек, взятый из психбольницы для острастки заключённых.
Я могла бы запросто из этого квартета создать квинтет, пополнив его своей особой, было бы только желание.
Через несколько дней после моего прихода в лагерь воспитатель предложил мне организовать самодеятельность.
Я вежливо, но решительно отказалась, мотивируя отказ тем, что ни организаторских, ни актёрских способностей у меня нет, сил тоже нет. После работы, в положенное для отдыха время, я хочу отдыхать.
И нажила себе опасного врага.
Во-первых, я угодила на лесоповал. Но это было ещё не самое плохое. Однажды поздно вечером надзиратель по списку вызвал с десяток женщин, в том числе и меня, и повёл в амбулаторию.