Воспоминания
Шрифт:
Так прошли два, три дня. Стрельба не утихала. Мы были отрезаны от мира. Слуги боялись выйти из дома за продуктами. Когда все припасы, которые мы старались расходовать очень экономно, кончились, нам пришлось собрать семейный совет и обсудить положение.
От Николаевского вокзала нас отделяла лишь короткая улица и широкая площадь. Мы решили добраться туда, привлекая к себе как можно меньше внимания, и попытаться вернуться в Петроград.
С нами в Москве был ординарец мужа. Он вызвался сходить на вокзал под прикрытием темноты и выяснить, ходят ли поезда. В своей серой солдатской шинели он ничем не выделялся
Мы решили собрать вещи и отправиться на вокзал. Вышли из дома поздним вечером и вместе с ординарцем и привратником, который нес наши чемоданы, двинулись по улице в кромешной темноте. На площади было черно, как в чернильнице. Но мы никого не встретили и благополучно добрались до вокзала.
Нашим глазам предстало небывалое зрелище. Весь вокзал был заполнен людьми. Они сидели и лежали, поставив рядом с собой чемоданы или тюки. Многие сидели так уже три дня, без еды, не меняя положения. Дышать было нечем. Раздавался гул разговоров, споров, ругани.
В толпе было много раненых, перевязанных какими то тряпками. Тут и там сновали подозрительного вида солдаты, слонялись нищие в жутких лохмотьях.
Мы ничего не смогли узнать, кроме того, что большевики победили войска Временного правительства; о ситуации в Петрограде тоже не было ничего известно.
Наконец, после бесконечных расспросов и томительного ожидания мы узнали время отправления поезда до Петрограда. Трудно было поверить, что все еще существуют такие вещи, как поезда. А когда мы сели в вагон, моему удивлению не было предела. Это был обычный, чистый, старомодный спальный вагон первого класса с вежливым проводником, электричеством, сверкающими зеркалами и дверями и чистым постельным бельем.
Мы благополучно доехали до Петрограда, хотя и не по расписанию. Здесь, казалось, все было тихо. Мы отправились домой на Невский. Едва переступив через порог, я бросилась наверх к Леймингам, чтобы выяснить, что произошло за наше отсутствие.
При моем появлении они отшатнулись, словно увидели привидение. В Петрограде, как и в Москве, восстание большевиков победило. Керенский бежал, члены Временного правительства исчезли, но их войска вступили в кровавую схватку с большевиками. В этой борьбе самые тяжелые потери понесли женский батальон и юнкера, защищавшие Зимний дворец.
Как оказалось, в Петроград не поступали сведения о событиях в Москве, и Лейминга ничего не знали о ситуации в Царском Селе.
Мы навели справки и выяснили, что все поезда между Петроградом и Царским Селом отменили. Я пришла в ужас. Мне необходимо было знать любой ценой, что там происходит. Я не могла поехать сама, поэтому мы опять послали ординарца, единственного человека, который мог спокойно передвигаться в мире серых солдатских шинелей.
Он отсутствовал целый день. Вернувшись, он вошел ко мне и с невозмутимостью, свойственной людям его склада, заявил:
— Должен сообщить вам, что все в порядке и что великого князя Павла Александровича два дня назад увезли в Смольный.
Я оцепенела от ужаса. Расспрашивать было бессмысленно. Он не знал никаких подробностей.
Хотя
От мысли, что отец уже мог стать их жертвой, у меня останавливалось сердце. Моя беспомощность приводила меня в отчаяние; я могла лишь сидеть и ждать, и это ожидание казалось бесконечным.
Наутро я снова отправила ординарца в Царское Село, и на этот раз он привез мне утешительные известия. Он слышал, что сегодня отца должны выпустить из Смольного. Поэтому мачеха, Володя и девочки уехали в Петроград; в царскосельском доме никого не осталось. Но ординарец не знал, где именно они остановятся, и все попытки выяснить их местонахождение оказались тщетными.
Через день к нам пришел Володя. Он сказал, что отца освободили, но при условии, что он не уедет из Петрограда без особого разрешения.
По этой причине моя мачеха, княгиня Палей, решила на время обосноваться в задних комнатах отцовского дома на набережной Невы.
Большевики, рассказывал Володя, хотели заключить отца в Петропавловскую крепость, — об этом загодя узнал их верный слуга, который подслушал разговор в Царскосельском Совете. Тогда мачеха бросилась в Совет и не ушла оттуда, пока не отменили решение.
Отец провел в Смольном три дня. Потом ему сказали, что его переведут в крепость. Он прекрасно понимал, чем может закончиться такое заключение.
Однако на этот раз гроза прошла мимо. Отца отпустили под честное слово и разрешили остаться с семьей в Петрограде. Они прожили здесь две недели, а потом получили разрешение вернуться в Царское Село в сопровождении матроса, члена Петроградского Совета.
Пока отец с семьей жили в Петрограде, мы часто встречались. Когда же они вернулись в Царское Село, я их почти не видела; в тех условиях поездки в Царское Село были исключены. Кроме того, вернувшись из Москвы, я узнала, что жду ребенка; в создавшейся ситуации это меня очень пугало.
С каждым днем жизнь становилась все более неустойчивой и тревожной. Большевики издали декреты, перечеркивающие прошлое, и торопились выполнить свою программу. Мы все стояли на краю пропасти, и я особенно боялась за отца. Его дом вЦарском Селе несколько раз обыскивали члены местного Совета, люди всолдатской форме с иностранными именами и чужими, нерусскими лицами. Они искали и отбирали оружие, которое теперь было запрещено в частных домах.
Обнаружив огромный винный погреб отца, Совет приказал своим людям его уничтожить. Всю ночь они выносили и били бутылки. Вино текло рекой. Воздух был пропитан винными парами. Прибежали все жители городка и, не обращая внимания на угрозы членов Совета, собирали ведрами пропитанный вином снег, черпали кружками бегущие ручьи или пили, лежа на земле и припав к снегу губами. Все были пьяные — и члены Совета, разбивавшие бутылки, и люди, окружившие дом. Дом, двор, соседние улицы наполнились криками и бранью. В ту ночь в доме никто не спал; казалось, этот разгул готов в любую минуту закончиться насилием, но в тот раз толпа была слишком пьяна, чтобы убивать.