Воспоминания
Шрифт:
Он был хорошим стратегом. Это был, конечно, не Наполеон и даже не Людендорф, но опытный генерал, который понимал, что в современной войне не может быть «гениальных командиров», за исключением тех, которые беседуют с военными корреспондентами или же пишут заблаговременно мемуары. Сочетание государя и генерала Алексеева было бы безупречным, если бы Ники не спускал взгляда с петербургских интриганов, а Алексеев торжественно поклялся бы не вмешиваться в политику.
К сожалению, однако, произошло как раз обратное. Государь оставался вдали от Царского Села на слишком продолжительные сроки, а тем временем сторонники Распутина приобретали все большее влияние.
Генерал же Алексеев связал себя заговорами с врагами существовавшего строя, которые скрывались под видом представителей Земгора, Красного
Из всех обвинений, которые высказывались по адресу императрицы, ее обвинения в германофильстве вызывали во мне наиболее сильный протест. Я знал все ее ошибки и заблуждения и ненавидел Распутина. Я очень бы хотел, чтобы государыня не принимала за чистую монету того образа русского мужика, который ей был нарисован ее приближенными, но я утверждаю самым категорическим образом, что она в смысле пламенной любви к России стояла неизмеримо выше всех ее современников. Воспитанная своим отцом герцогом Гессен-Дармштадтским в ненависти к Вильгельму II, Александра Федоровна после России более всего восхищалась Англией. Для меня, для моих родных и для тех, кто часто встречался с императрицей, один намек на ее немецкие симпатии казался смешным и чудовищным. Наши попытки найти источники этих нелепых обвинений приводили нас к Государственной думе. Когда же думских распространителей этих клевет пробовали пристыдить, они валили все на Распутина: «Если императрица такая убежденная патриотка, как может она терпеть присутствие этого пьяного мужика, которого можно открыто видеть в обществе немецких шпионов и германофилов?» Этот аргумент был неотразим, и мы ломали себе голову над тем, как убедить царя отдать распоряжение о высылке Распутина из столицы.
– Вы же шурин и лучший друг государя, – говорили мне очень многие, посещая меня на фронте, – отчего вы не переговорите об этом с его величеством?
Отчего я не говорил с государем? Я боролся с Ники из-за Распутина еще задолго до войны. Я знал, что, если снова попробую говорить с государем на эту тему, он внимательно выслушает меня и скажет:
– Спасибо, Сандро, я очень ценю твои советы.
Затем государь меня обнимет, и ровно ничего не произойдет. Пока государыня была уверена, что присутствие Распутина исцеляло наследника от его болезни, я не мог иметь на государя ни малейшего влияния. Я был абсолютно бессилен чем-нибудь помочь и с отчаянием это сознавал. Я должен был забыть решительно все, что не входило в круг моих обязанностей главнокомандующего русскими военно-воздушными силами.
Наступил 1916 год. Я перенес мой штаб в Киев и готовился оказывать содействие главнокомандующему нашим Юго-Западным фронтом генералу Брусилову в его проектировавшемся наступлении против австрийцев.
Императрица Мария Федоровна приехала в Киев к своей младшей дочери великой княгине Ольге Александровне, которая с 1915 года стояла во главе своего госпиталя в Киеве. Вырвавшись из атмосферы Петербурга в строгую военную обстановку Киева, императрица чувствовала себя хорошо. Каждое воскресенье мы встречались втроем в ее киевском дворце, старинном доме, построенном на правом берегу Днепра. После завтрака обычно, когда все посторонние уходили, мы оставались в ее будуаре, обсуждая события истекшей недели. Нас было трое – мать, сестра и шурин императора. Мы вспоминали его не только как родственники, но и как верноподданные. Мы хотели служить ему всем, чем могли. Мы сознавали все его недостатки и положительные стороны, чувствуя, что гроза
Очень популярная в среде населения города Киева, Мария Федоровна каждый день выезжала на прогулку в открытом экипаже, весело отвечая на приветствия прохожих, но неотвязные думы о сыне Ники, о невестке Аликс и о несчастном внуке Алексее не оставляли ее. Остальные члены ее семьи не причиняли ей забот. Ее старшая дочь Ксения жила с детьми в Санкт-Петербурге и заведовала большим госпиталем для раненых и выздоравливавших. Ее внук, мой сын князь Андрей, должен был вскоре выйти в кавалергардский ее величества полк и отправиться на фронт. Ее младший сын Миша – великий князь Михаил Александрович – был всеобщим любимцем на фронте, и Дикая дивизия, состоявшая из кавказских туземных частей и не выходившая из боев, считалась Ставкой нашей лучшей кавалерийской боевой единицей.
Что же касается ее младшей дочери, великой княгини Ольги Александровны, то самые заклятые враги династии не могли сказать ничего, кроме самого хорошего, о ее бескорыстной работе по уходу за ранеными. Женщины с душевными качествами великой княгини Ольги представляют собою редкое явление. Всегда одетая, как простая сестра милосердия, и разделяя с другой сестрой скромную комнату, она начинала свой рабочий дань в семь часов утра и часто не ложилась всю ночь, когда надо было перевязать вновь прибывших раненых. Иногда солдаты отказывались верить, что сестра, которая так нежно и терпеливо за ними ухаживала, была родной сестрой государя и дочерью императора Александра III.
Ее личная жизнь сложилась несчастливо. Она была первым браком замужем за принцем Петром Александровичем Ольденбургским, человеком с нею совершенно различным по характеру. Великая княгиня Ольга Александровна любила искренно и глубоко одного офицера кирасирского ее величества полка по фамилии Куликовский. Мы все надеялись, что государь разрешит ей развестись с мужем и вступить в новый брак. Я был очень рад, когда однажды ясным зимним утром в 1916 году мы сопровождали Ольгу Александровну и ротмистра Куликовского в маленькую церковь в пригороде Киева. Это была очень скромная, почти тайная от всех свадьба: невеста, жених, вдовствующая императрица, я, две сестры из общины Красного Креста и четыре офицера Ахтырского гусарского полка, шефом которого состояла великая княгиня. Служил старенький батюшка. Его слабый голос, казалось, шел не из церкви, а раздавался откуда-то издалека. Все мы были очень довольны. Я никогда не относился к Ольге как к моей невестке: она была моим дорогим другом, верным товарищем и советчиком, на которого можно было положиться.
Если бы не она и молодая медсестра по фамилии Васильева, я был бы самым одиноким человеком в мире в решающие годы мировой войны.
С наступлением лета 1916 года бодрый дух, царивший на нашем теперь хорошо снабженном всем необходимым фронте, был разительным контрастом с настроениями тыла. Армия мечтала о победе над врагом и усматривала осуществление своих стремлений в молниеносном наступлении армий генерала Брусилова. Политиканы же мечтали о революции и смотрели с неудовольствием на постоянные успехи наших войск. Мне приходилось по моей должности сравнительно часто бывать в Петербурге. И я каждый раз возвращался на фронт с подорванными моральными силами и отравленным слухами рассудком.
«Это правда, что император пристрастился к алкоголю?»
«Вы слышали, что император находится на попечении бурятского знахаря, который прописывает ему странные монгольские лекарства, способные повлиять на его сознание?»
«Известно ли вам, что господин Штюрмер, наш новый председатель Совета министров, поддерживает постоянную связь с немецкими агентами в Стокгольме?»
«Вы слышали эту последнюю историю о поведении Распутина в Москве?»
И никаких вопросов о нашей армии! Ни намека на удовлетворение победой Брусилова!