Воспоминания
Шрифт:
В 1857 году, в бытность мою в Риме, Н.П. Боткин повез меня к братьям Ивановым, предупредив, впрочем, что вряд ли я увижу художника А.А. Иванова и его квартиру, потому что он сделался совершенно нелюдимым и вообразил, что его хотят отравить, закупает себе провизию в разных лавках и сам ходит за водой к фонтану. Архитектор Сергей А. Иванов жил с братом, и мы приехали к нему смотреть акварельные рисунки. Он восстановил Помпею в том виде, в каком она была до разрушения, так что, когда я потом осматривала развалины Помпеи, то эти акварели способствовали мне рельефнее составить себе понятие о древних римских дачных жилищах.
В то время, как мы рассматривали акварели, вдруг отворилась дверь и появился худой господин небольшого роста, с болезненным и мрачным
Его брат, смотря ему вслед, с грустью сказал:
— Верно, ему показалось, что кто-то идет сюда; он избегает приходить ко мне в комнату, даже когда я один, а если придет, то требует, чтобы никто из знакомых не увидал его. Только это он для вас, Николай Петрович, сделал исключение, что пришел поздороваться с вами.
Н.П. Боткин заметил архитектору, что ему необходимо бы уговорить брата лечиться и увезти его куда-нибудь из Рима.
— Слышать не хочет о лечении, уверяет, что он совершенно здоров, — отвечал архитектор.
Мы продолжали рассматривать рисунки, которые архитектор объяснял нам. Вдруг послышались два удара в потолок; архитектор сказал нам: «Извините, я сейчас вернусь, — это брат зовет меня к себе наверх», — и ушел.
Вскоре он вернулся с папкой в руке, говоря:
— Чудеса! Сам предложил показать вам свои эскизы!.. И просил вас, Николай Петрович, зайти к нему на минуточку наверх; давным-давно никого к себе не впускал.
Архитектор, показывая нам эскизы брата, указывал на те фигуры, которые изображены на его картине, и говорил:
— Конца, кажется, не будет его поправкам в картине. Несколько дней совершенно доволен своей картиной, а потом найдет у одной фигуры лицо невыразительным, у другой позу нехорошей — впадает в отчаяние, начинает опять делать поправки. В это время боишься ему слово сказать, так он бывает раздражителен.
Не знаю, какая была обстановка у художника Иванова, но у архитектора мебель была очень ветхая, да и в очень ограниченном количестве; два больших простых стола, стоявшие у окна, были завалены папками и гипсовыми моделями церквей и древних римских колонн и фонтанов.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В начале пятидесятых годов, в кружке «Современника» состоялся третейский суд: судились между собой два короткие приятеля литераторов, Тютчев [164] и Языков, бывшие постоянными членами кружка с самого начала приезда Белинского в Петербург.
164
Ник. Ник. Тютчев (1815—1878), близкий друг Белинского в последние годы его жизни. Учился за границей. Окончил Дерптский университет. В 40-х годах служил в департаменте податей и сборов и переводил иностранные повести для «Отечественных Записок». В его жену был влюблен молодой Тургенев.
Эти два приятеля затеяли открыть комиссионерскую контору для провинциальных жителей, которые могли бы выписывать чрез контору все, что им было нужно, начиная с вещей в полтину до тысячных.
Тургенев и Анненков принимали живое участие в основании этой конторы, потому что были интимными друзьями семейства Тютчева, которому
165
Осенью 1846 года Некрасов писал Белинскому: «Языков и Тютчев открыли контору агентства и комиссионерства». Через два года он сообщал Тургеневу: «Языков и Тютчев преуспевают понемногу с конторой».
Один давнишний знакомый Панаева и Языкова отговаривал последнего пускаться в коммерческое предприятие и доказывал, что условия с компаньоном нелепы.
В самом деле, по условию, предложенному Языкову, барыши делились пополам с компаньоном, а за все расходы и убытки отвечал один Языков; кроме того, Языков должен был платить компаньону три тысячи рублей жалованья.
Все переговоры с Языковым о конторе происходили через Тургенева и Анненкова. Языков вполне доверился им и так был увлечен, что никого не хотел слушать, отдав все свои деньги Тютчеву, чтобы он распоряжался устройством конторы. Языков очень гордился своим демократическим поступком, выставив свою дворянскую фамилию на вывеске конторы.
Тогда русское дворянство считало унижением пускаться в коммерческие дела, не только выставлять свою фамилию на вывесках.
Для открытия конторы Языкову надо было записаться в купцы, и он, придя к Панаеву вечером, когда были гости, спросил: «Господа, вы принимаете в свое общество купца?» Все рассмеялись его вопросу, а Анненков, хлопая по плечу Языкова, отвечал ему: «Такого почтенного коммерсанта мы, литераторы, с радостью принимаем». [166]
Разговоров об этой конторе было в кружке много, и когда получена была из провинции первая повестка выслать на рубль иголок, то в тот же вечер Тютчев созвал гостей-литераторов и угостил их обильным ужином. Тютчев на широкую ногу устроил контору; нанята была на Невском большая квартира, на одной половине поместился он сам с семейством, а другая была занята конторой; наняты были несколько артельщиков, упаковщиков и т.п., как будто бы контора была завалена заказами. Рекламы о конторе очень дорого стоили, так что деньги Языкова быстро исчезли, а контора не принесла в первый год никаких барышей, и Языкову пришлось занимать деньги для уплаты за квартиру и другие текущие расходы по конторе.
166
В.П. Боткин сообщал Анненкову: «Языков внес 15 000 рублей серебром обеспечения и записался в купцы первой гильдии. Контора открыта с октября 1846 года». Ф.М. Достоевский еще в сентябре писал брату: «Языков открыл контору и выставил вывеску». Крушение этого предприятия изображено Панаевой и Некрасовым в романе «Три страны света».
Тургенев и Анненков утешали Языкова, говоря, что всякое предприятие с первого года не дает барышей и что Тютчев так отлично ведет дело, что оно в будущем году даст большие выгоды. По-видимому, дело пошло хорошо, потому что Тютчев подарил жене тысячный рояль, дорогой мех для салопа и вообще зажил комфортабельно. Языков же, напротив, очень нуждался с своим семейством и не смел требовать от Тютчева ни малейшего сведения о том, как идут дела в конторе. Когда же до Языкова стороной дошли жалобы на контору, что она неисправно выполняет заказы, и он решился спросить разъяснения у своего компаньона, то вышла буря. Тургенев и Анненков прочли ему нотацию о неделикатности и доказывали, что он оскорбил недоверием не только своего компаньона, но и его жену, так как она, не жалея своего здоровья, целое утро ездит по лавкам и магазинам, выполняя заказы иногородних дам; в конце концов они заставили Языкова извиниться перед Тютчевым.