Воспоминания
Шрифт:
— Анна, Анна! — закричал он в двери, которые вели в другую комнату.
На крик его явилась малорослая Женщина лет 30, настоящий, неподдельный тип чухонки * или ведки * , ибо, как все чухонки, она обижалась своим чухонским происхождением. Что-то гнусно-наглое было в ее лице, довольно, впрочем, красивом.
— Анна, — повторил старик, — что же не выдет Лидка? пора, уж десять часов.
— А мой пошем знайт? твой Лида, а не мой, — грубо сказала чухонка, захлопнув дверь ему под нос.
Старик с досадою топнул ногой.
—
Он опять начал ходить из угла в угол, поглядывая по временам в окно.
— Лида, — вскричал он, — Лида, а Лида?
— Что вы, папенька? — послышался серебряный голос.
— Пора, матушка, скоро наедут. —
— Сейчас, дайте мне застегнуть спензер * .
И через минуту дверь другой комнаты отворилась, и оттуда выпорхнула девочка лет пятнадцати, маленькая, как кукла, вся — выточенная, как кукла, но выточенная великим художником.
Она была мала — мала до той уродливости, которая есть высшая красота и малейший шаг за которую дальше будет безобразием. Ее мягкие светло-каштановые волосы, тонкие и длинные, падали довольно небрежно на щеки, нежные до болезненности; глаза ее, темно-голубые до того, что их с первого взгляда не различили бы вы с черными, облиты были преждевременной, опередившей года сладострастной влагою, и она опускала их так стыдливо-лукаво, так боязливо-смело… Бюст ее был совершенно античный; все тело ее, молодое и упругое, способно было гнуться и извиваться по-змеиному, и когда она села, небрежная поза ее дышала невыразимо обаятельным сладострастием; правая нога, выставившаяся из-под платья, была мала и вместе высока в подъеме, и это одно, что перешло в ней восточного от ее матери, гречанки по происхождению. Одета она была прекрасно, но фантастически-театрально: белое платье, короче обыкновенных модных, черный бархатный спензер, венок на голове и прекрасные, почти до плеча голые руки! Это была, казалось, театральная гитана * .
— Папенька, — начала она, смотря на отца очень выразительно, — ваш барон мне надоел… Долго ли он еще будет к нам ездить?
Старик не отвечал.
— Я вас спрашиваю, — повторила она со смехом, — долго ли будет ездить барон?
— Ты глупа, — с сердцем сказал старик.
— Я вам говорю, что он мне надоел, — вскричала она с нетерпеливою досадою ребенка… — Он настоящая сова.
— Да вот так для тебя и прогоню я его сейчас, — проворчал старик.
— Он мне говорит любезности!
— Ну так что ж?
— Знаете ли, что он мне сказал вчера?
— Ну!.. — и старик, заложив руки за спину, вопросительно глядел на дочь.
— Угадайте… — сказала она с веселым хохотом.
— Да ну же.
— Он уговаривал меня бежать с ним. С ним!
И девочка хохотала.
Старик заходил по комнате быстрее прежнего.
— Ну что ж? — сказал он с величайшим спокойствием, остановясь опять перед нею. — Он богат… играет скупо — так не скуп будет на другое. Не мытьем, так катаньем!
— Фуй! — сказала девочка и, сделавши презрительную мину, порхнула к роялю и запела чистым, хотя немного детским голосом какой-то романс.
— Ой ты! — сказал отец, — все вздор в голове. Ведь я разведал про Севского-то: ничего нет за душою.
— Он хорошенький, — сказала Лидия, прерывая
Двери передней отворились. Вошли уже известные читателю Сапогов и его спутник, которого звал он Антошею. Антоша, впрочем, был во фраке, довольно чистом, хотя, кажется, сшитом не по нем. Лица Сапогова и Антоши раскраснелись от чего-то и черты последнего дышали отвратительным беспутством.
Лидия окинула их взглядом и, слегка кивнувши головою, продолжала играть.
— А, почтеннейший Андрей Сидорович! — засуетился старик, — наконец-то вы, — и он исподлобья взглянул на его спутника.
— А я к вам не один, Сергей Карлыч… Рекомендую, мой закадычный — Антон Петрович.
— А по фамилии, смею спросить? — сказал старик, протягивая спутнику руку и прищуря левый глаз.
— Позвонцев, — громко отвечал Антоша, пожимая протянутую ему руку и раскланиваясь с ухарскими ухватками. Видно было, что он не совсем в трезвом положении.
— Прощу полюбить да быть без церемонии, — сказал старик.
И сам же подал пример нецеремонности обращения, схвативши Сапогова и отведя его в сторону, спросил тихо:
— Играет?
— Ни гроша за душой.
— Так зачем?
— Нужен!
— Гм!
— Знает кой-кого.
— И может?
— Приведет.
— Когда же?
— Да уж приведет.
Во время этого лаконического разговора Антоша рассеянно смотрел в сторону; ему не было даже неловко.
— А я, представьте себе, какая со мной скверная была вчера история, Сергей Карлыч, — громко начал Сапогов, остановись посередине комнаты.
— Что такое, Андрей Сидорыч? — с участием спросил Мензбир.
— Да вообразите себе… Есть у меня приятель, служит со мною вместе, малый и того бы, кажется, умный… разбитной. Я, знаете, — продолжал он, щелкнув по ладони пальцем, — раз этак отвожу его в сторону и говорю: что, братец, мол, жизнь человеческая, говорю, — просто сад заглохший, как Шекспир говорит. — Ну-с!
— Есть, говорит, Андрей Сидорыч, извольте… А уж я, мол, говорю, тебе, любезный друг, десятый процент. Будете, говорит, вы завтра дома. Буду… Ну так я привезу к вам. Хорошо, мол. Ну, вчера утром сижу у окна, знаете, вижу, едет мой приятель в коляске, и с ним молодец в золотых очках, франтом таким. Я принимаю. Расшаркивается на всю комнату, и по-французски. Что, мол, он, братец, такое говорит? Charme, [131] говорит… Ну, мол, шарме так шарме. Вы, говорит, Андрей Антоныч, здесь, верно, скучаете? Да, мол, — а вы? Я, говорит, ма тант, [132] княгиня такая-то, ма гран-тант, [133] говорит, баронесса, там черт знает, что несет! — Не сыграть ли в преферанс нам, говорю я. — Извольте, говорит. Приятель мой ушел, дело, говорит, есть, после зайду. Садимся. Сыграли игры две…
131
Очарован (франц.).
132
моя тетя (от франц. ma tante).
133
моя бабушка (от франц. ma grand-tante).