Воспоминания
Шрифт:
1) Что я распустил и избаловал Саратовскую губернию. На это я отвечал, что если Саратовская губерния была избалована, то это до меня; я же никому послабления не оказывал. Никто из подчиненных моих, по делам службы, на меня влияния не имел, частных отношений у меня с ними никаких не было; а потому я и не имел повода оставлять без взыскания, в пределах законом поставленных, проступки чьи бы то ни было. В 1844-м году удалено чиновников от должностей — девятнадцать, а предано суду — двадцать. Многим из них дан срок на исправление. Мера подобного снисхождения в Саратовской губернии была более необходима, нежели где-либо, при недостатке способных чиновников по всем частям управления. Если бы я действовал по всей строгости, слишком мало чиновников на службе пришлось бы оставлять на местах; и следовательно, я не исправил бы, а
В подтверждение вышесказанного приведу маленький пример, один из многих. Во время моего губернаторства в Саратове, правителем канцелярии у меня был чиновник Б***, человек не без способностей и довольно образованный, но оказался взяточником, и потому я был вынужден прогнать его. Заместил его другой чиновник Д***, тоже деловой и по всему точно такой же. Словом, чиновника, способного и вместе с тем бескорыстного, в Саратове тогда отыскать было очень трудно.
2) Что все губернии идут в чем-либо вперед, а Саратовская нисколько. — Я указал подробно, фактами, что не было ни одного предмета для улучшения по части правительственной в Саратовской губернии, на который бы не было обращено мною внимания.
3) Что я допустил частного пристава, соучаствовавшего с ворами и разбойниками, оставаться в этой должности. На это я объяснил, что я не удалял его лишь до тех пор, пока подозрения в том не сделались достоверными, что продолжалось весьма короткое время, а по раскрытии достоверности это было сделано тотчас-же. Перовский возразил мне, что этой достоверности не нужно было дожидаться, потому что видна птица по полету. Я с своей стороны заметил, что я не был уполномочен удалять чиновников от должностей, судя по одной их физиономии.
4) Что я допустил разрытие в городе Саратове кладбища. Я отвечал, что это было сделано не мною, а в отсутствие мое вице-губернатором Сафроновым, определенным в эту должность без моего согласия. Случаи же насильственных происшествий в таком городе, как Саратов, и по его обширности, и по его народонаселению, никакой губернатор ни предузнать, ни предотвратить не может. Это между прочим доказывалось событием вскоре после моего выезда из Саратова: вице-губернатор Балкашин никак не предузнал и не мог предотвратить ограбления соборной церкви, на площади, в центре города, и убийства при ней сторожей.
5) Что я избегаю как бы с намерением нахождения моего в губернском городе при затруднительных случаях. Я сослался также на положительные факты, что никогда, во все время своей сорокалетней службы, не избегал выполнения моей обязанности ни в каких затруднительных случаях; но что, не имея духа предвидения, людям не данного, не мог знать что без меня случится и что будет делать в мое отсутствие заменивший меня вице-губернатор. — И, наконец:
6) Что я неправильно взял прогоны на теперешнюю мою поездку в Петербург. Я заявил мое предположение, что это совершенно правильно, ибо мне предписало было прибыть в Петербург по делам службы. И все остальные обвинения были в подобном же роде, а некоторые из них столь мелочные, что делать их было, кажется, не сообразно ни с достоинством звания, которое я носил, ни с достоинством министра заниматься такими нелепостями, Одно из них, например, состояло в том, что, в мое отсутствие из губернского города, кто-то из моих людей якобы однажды брал квас в богоугодном заведении…
Я очень хорошо понимал, что Перовский хочет лишь одного — только бы меня выжить. Если бы он имел факты о моих действительных упущениях по службе, то конечно бы удалил меня без всяких объяснений; благодушие его не простиралось до того, чтобы щадить своих подчиненных. Но он этих фактов не имел и желал только выиграть время, продержав меня в Петербурге до нового года, рассчитывая в течение итого времени так насолить мне своими придирками, чтобы заставить меня самого просить об увольнении, потому что тогда существовал еще закон, дабы гражданских чиновников увольнять только в срок от 1-го января по 1-е мая.
Как мне ни тягостно было проживать при таком положении дел в Петербурге слишком три месяца, — но делать было нечего. Собственно для себя, я бы с большою охотою готов был оставить службу и вовсе, но для семейства моего, для
В продолжение этого времени моего земного мытарства, я виделся со многими прежними моими знакомыми и родными, и еще познакомился с некоторыми хорошими людьми, принимавшими во мне живое участие. В числе их был обер-прокурор синода граф Протасов и статс-секретарь Владимир Иванович Панаев, человек умный, высоко образованный, с которым впоследствии, много лет спустя, в 1859 году, я проводил очень приятные часы, когда мы оба пользовались минеральными водами в Пятигорске и Кисловодске. К сожалению, он тогда уже страдал предсмертною болезнью и на возвратном пути не доехал до Петербурга и умер в Харькове.
В ноябре возвратился из-за границы граф Киселев. Он был раздосадован высылкою его жены пред его возвращением из Петербурга за какие-то ее проделки, и потому находился в дурном расположении духа. Ко мне он, казалось, благоволил по прежнему, был очень приветлив, ласков, относился с большим участием, но я вскоре заметил его макиавелизм и эгоизм. Он давал мне деликатным образом понять, что не может для меня сделать ничего, потому что Государь не любит, чтобы министры помещали у себя тех высших чиновников, коих не желают иметь другие министры, где они состояли на службе; и также не любят, чтобы они защищали таковых чиновников, сколь бы им ни была известна их невинность. Одним словом, он боялся высказать Государю правду, из опасения, чтобы не подвергнуться за то кривому взгляду. Хорош патриотизм государственного человека! [72]
72
В извинение гр. Киселева ложно сказать несколько слов, если и не оправдывающих неблаговидности его действий в отношении А. М., то, по крайней мере, объясняющих их. Киселев знал цену А. М. Фадееву, вполне дорожил им, прежде имел твердое намерение переместить его к себе и давно бы это сделал, но в его министерстве нашлись люди из главных заправил, которые, зная высокое мнение графа о Фадееве, боялись влияния последнего на министра и употребили все старания и интриги, чтобы помешать перемещению Андрея Михайловича в министерство государственных имуществ. Киселев по беспечности и малодушию поддался интриге, а под конец, вследствие временной шаткости своих собственных обстоятельств, побоялся стать поборником за правое дело и трусливо отступился перед вопиющей и заведомой неправдой, С Перовским он имел по этому поводу весьма крупные разговоры.
Таким образом, я провел эти три месяца, испытав на опыте справедливость изречения пророка: «не надейтеся на князи и сыны человеческие!» — Ибо почти и во всех других Петербургских магнатах, встречавших меня прежде с проясненными лицами, видел теперь только одну холодность. Да я и не искал в них ни поддержки, ни участия. Большое утешение в это тяжелое время доставляло мне чтение Часов благоговения Цшоке, и с тех пор эта книга сделалась у меня настольною.
Некоторые из моих знакомых советовали мне просить производства общей ревизии Саратовской губернии, дабы доказать фактами несправедливость ко мне Перовского; но я был уверен, что это ни к чему не поведет. По достоверным сведениям. Перовский тогда пользовался у Государя большою милостью. А потому, в первых числах января наступившего 1846 года, я подал прошение об увольнении меня от настоящей должности и через несколько дней получил его, прослужив в должности Саратовского губернатора пять лет без трех месяцев.