Воспоминания
Шрифт:
— Вам, сударыня, должно быть известно, что переэкзаменовки для экстернов не допускаются!
Потом он поклонился матери, взглянул на меня и пошел к выходу. В дверях он обернулся и снова внимательно и долго посмотрел на меня, а затем, обращаясь к матери, сказал:
— Сударыня, если у вас есть сейчас свободное время, вы, может быть, пройдете в мой кабинет?
Мать последовала за ним. Там он усадил ее в кресло и после некоторого молчания вдруг задал ей неожиданный вопрос:
— Вы любите своего сына?
— Да, конечно, — ответила мать.
— Так зачем же. вы его так мучаете? — продолжал директор. — У меня у самого два сына, я более чем кто-либо другой знаю преимущество домашнего образования и недостатки школьного, но я никогда не решился бы подвергать своих сыновей всем мукам экстерна. Взгляните на вашего сына повнимательнее. Вы это, вероятно, не замечаете, видя его каждый день, а мне так очень заметно, как он едал за эти две экзаменационные недели. Вы, конечно, вправе спросить, на каком основании мы их так мучаем? На это я вам отвечу, а мы что можем сделать —
Мать поблагодарила директора Соколова за его искренние и добрые слова. Но больше матери, пожалуй, поблагодарил я его в душе. Мои мучения кончились. Было решено с осени отдать меня в частное училище, тем более что туда можно было поступить, выдержав переэкзаменовку.
Начинался новый этап в моей жизни.
1* Ученая женщина (фр·)·
2* По слухам, впоследствии он стал одиозной личностью в Литве. (Примеч. Ю. Бахрушина.)
Глава седьмая
Лето 1907 года было последним моим привольным летом — последующие уже связаны у меня с переживаниями только что прошедших экзаменов. Вместе с тем это было и последним летом в Гирееве. Старик Терлецкий выделил сыну часть своего имения, так называемое Новое Гиреево. Молодой хозяин прорубил в вековом лесу просеки, нагнал плотников и стал спешно воздвигать дачи, дабы поправить финансовые дела, в достаточной мере расшатанные беспечностью своего отца. Старинная барская усадьба стала быстро превращаться в подмосковную дачную местность. Девственный лес начал беспардонно оскверняться клочками грязной газетной бумаги, пустыми консервными банками, яичной скорлупой, битыми бутылками и прочими следами человеческой «культуры». Огромные задумчивые пруды, которые были некогда выкопаны пленными турками, захваченными Суворовым и Румянцевым, были разбужены беспрерывным визгом купающихся и пьяными песнями катающихся на лодках. Все это раздражало моих родителей, которые для своего летнего отдыха искали уединения и спокойствия. Надо было начать поиски нового пристанища на лето.
Памятно мне это последнее лето в Гирееве двумя событиями. Первое произошло в середине нашего пребывания на даче. Помню, мы — мать, тетка и я — собирались ехать кататься. Был заложен шарабан с любимой лошадью матери Ветерком, которым она всегда правила сама. Был чудный, солнечный, жаркий день. Когда мы выехали на дорогу к Новому Гирееву, наше внимание привлекло небольшое буро-свинцовое облачко, одиноко маячившее на юго-западной части неба. Оно было какое-то необыкновенное. На наших глазах оно мгновенно росло, меняло форму, изменялось в окраске. Решив, что неминуемо будет гроза, мать с теткой решили отменить нашу прогулку и повернули домой. Приехав обратно, мы зашли на дачу и почти немедленно вышли в сад, взглянуть, как надвигается гроза. За десять — пятнадцать минут, которые прошли с тех пор, как мы выехали на нашу прогулку, картина природы резко изменилась. Облачко, разросшись в огромную тучу свинцово-желтого цвета, затянуло уже половину небосклона, затмило солнце и с невероятной быстротой неслось прямо на нас. В природе все замерло, ветер совершенно стих, птицы замолчали, сразу воцарилась какая-то фантастическая полутьма — все было залито каким-то мутно-кровавым светом. Где-то вдали выла собака. В несколько секунд туча поравнялась с нами. Она неслась так низко, что, казалось, заденет верхушки деревьев. Небо напоминало поверхность опрокинутого кипящего котла с грязной, зеленоватой жидкостью. Мне почему-то показался смешным этот необычайный вид неба, которое извивалось наподобие клубка отвратительных змей, и я засмеялся. Помню, как мать резко оборвала мой неуместный смех — только тогда я понял, что старшие боятся, что происходит какое-то стихийное бедствие. Туча промчалась над нами мгновенно, через пять минут она уже была на горизонте, и снова засияло солнышко, словно ее и не было. Лишь два-три порыва резкого ветра проводили ее на северо-восток. Через полчаса приехал из Москвы дед Носов, как всегда, на своей ечкинской тройке. Он был бледен. Зловещая туча встретилась ему тогда, когда он только что проехал Аненгофскую рощу на Владимирском шоссе *. Она неслась уже совсем низко над землей и миновала их в несколько секунд. Они остановили лошадей и вместе с ямщиком встали в коляске и стали смотреть ей вслед. Вот туча, задевая деревья, докатилась до Аненгофской рощи и скрыла ее из виду, и через несколько мгновений она пронеслась уже дальше. Как при чистой перемене на театре, перед дедом неожиданно вырос Аненгофский дворец среди голого поля. Могучий бор из вековых дубов и мачтовых сосен, скрывавший здание от шоссе, перестал существовать. Деревья со стволами в несколько обхватов были переломлены на несколько частей, как жалкие спички. Это был знаменитый московский ураган. К вечеру стали поступать сведения о принесенных им бедствиях. Нас он миновал только
Второе памятное мне событие произошло весной после нашего переезда на дачу.
В 1897 году отец был избран советом Российского театрального общества управляющим Театральным бюро. Хорошо помню ежегодную страдную пору Бюро Великим постом, когда со всех концов России в Москву прибывали провинциальные актеры и актрисы заключать контракты. Отец в это время совершенно пропадал из дому. Вся эта разношерстная актерская масса с замысловатыми двойными фамилиями днем шумела и галдела в Бюро, а вечером съезжалась к нам в дом смотреть музей и так же галдеть и шуметь по вопросам искусства.
Весной 1907 года исполнилось десятилетие управления отцом этим учреждением Театрального общества. Находившиеся в Москве провинциальные актеры, а также и служащие Бюро заявили отцу, что они собираются праздновать его юбилей. Отец, не любивший фигурировать виновником торжества в подобных случаях, сказал, что это невозможно, так как он живет на даче. Но актеров не так легко было сбить с панталыку — они, нимало не смущаясь, заявили, что раз это так, так они приедут в следующее воскресенье к нам на дачу.
Перед таким натиском отец спасовал и принужден был лишь сказать: «Милости прошу!»
Хорошо зная цену актерским обещаниям, отец не особенно рассчитывал на приезд к нему гостей на дачу в этот день, но все же принял кое-какие меры — накупил в Москве достаточное количество яств и питий, а также сговорил на станции Кусково всех извозчиков в случае приезда к нему гостей везти всех к нам на дачу не торгуясь — проезд будет оплачен отцом.
Собравшись в назначенное воскресенье к утреннему кофе, мы глянули в окно — все небо было в тучах, лил проливной дождь и на дорожках стояли мутные лужи с глянцевитыми пузырями. Гостей нечего было ждать. Отец, в душе, конечно, немного расстроенный, говорил, что в конце концов он очень рад, так как зачем все это нужно. Все же к двенадцати часам из Москвы приехал кое-кто. Кроме наших обычных посетителей С. Е. Павловского, П. А. Волховского и В. В. Постникова, приехал заведующий Бюро И. О. Пальмин, который заявил, что актеры обязательно приедут со следующим поездом и будут к часу дня. Но прошел час, затем два, три, а никто не ехал. И. О. Пальмин окончательно сконфузился, мы все в ожидании гостей проголодались, так как привыкли обедать в час. Наконец отец сказал, что ждать больше нечего и надо садиться обедать. Сервированный закусками праздничный стол был быстро убран и вместо него накрыт наш обычный, обеденный. Подали традиционную воскресную кулебяку с гречневой кашей, гости и отец налили себе по рюмочке водки, и начался обед. Не успели мы съесть по порции кулебяки, как услышали какой-то шум в саду. Отец выглянул в окно. У нашей калитки длинной вереницей стояли линейки, брички и пролетки станционных извозчиков, на которых сидели нахохлившиеся, промокшие актеры под блестящими от дождя зонтами. Через несколько минут вся эта ватага мужчин и женщин более сорока человек была уже в комнатах. Тут же в столовой наскоро, усилиями всех восстанавливался праздничный стол и одновременно шло чествование отца и чтение ему адресов. Затем все сели за стол и у стола — кто где и на что мог. Пошли застольные тосты и истребление приготовленных яств. Пробыв у нас не более полутора часов и расписавшись в альбоме, который, в нарушение всех правил, на этот раз был привезен отцом из Москвы, вся эта актерская компания снялась с места и на тех же извозчиках отправилась обратно на станцию и в Москву.
Отец был искренно растроган этим визитом, который он рассматривал, в особенности в связи с погодой, как неопровержимое доказательство доброго к нему отношения актерской массы.
Во всем прочем наша жизнь на даче в этом году протекала как обычно. Единственной, пожалуй, новостью было поголовное увлечение лаун-теннисом. Реминисценция своей игры в теннис в Кисловодске и присутствие в доме англичанки явились главными стимулами быстрого распространения этой болезни в нашем доме. Домашними средствами был изготовлен корт, приобретен необходимый инвентарь, и дело пошло. В теннис играли все — дед, отец матери, с лишним шестидесятилетний старик, мой отец, гости во главе с Вл. Конст. Трутовским и С. Е. Павловским, которым обоим вместе в сумме было более ста лет, не говоря уже о всей «молодежи», начиная с моей матери и кончая мною. Особенно было забавно наблюдать за дедом, игравшим всегда с большим азартом, и за моим отцом, не привыкшим к физическим упражнениям и потому принимавшим во время игры самые причудливые позы.
Часто по праздничным дням мы предпринимали экскурсии вместе с нашими постоянными гостями. Ездили в близлежащие Кузьминки, Кусково, в Горенки и в Кучино к брату матери В. В. Носову ловить рыбу.
Кучино, старинная барская усадьба, некогда принадлежавшая Рюминым, была впоследствии куплена разбогатевшим купцом Рябушинским, на дочери которого и был женат мой дядя. Имение было неделеное, и все многочисленные дети старика Рябушинского владели им сообща, что порой заставляло их быть на грани семейных ссор, впрочем, как будто никогда не доходивших до чего-либо серьезного. Все дети выстроили себе в разных концах имения дачи, где жили независимо и самостоятельно. Почти все они были людьми оригинальными, талантливыми и чрезвычайно не похожими друг на друга в своих интересах.