Восстание рыбаков в Санкт-Барбаре. Транзит. Через океан

Зегерс Анна

Больные, которых обследовали и лечили в институте Кастро, резко отличались от прокаженных, встречавшихся нам на улице. Эти производили впечатление обреченных. Они нищенствовали и жили большей частью в своих семьях. На них никто не обращал внимания. Они были неотъемлемой частью уличной толпы, и только взгляд врача мог разглядеть в ее гуще больного.

Естественно, что я не встретил ни одного белого в большом, величиной с дом, шатре, куда меня вечером привел да Кастро на кандомбле. Раздавалось громкое пение, и в такт ему колыхались одежды женщин. Они занимали половину шатра, в другой половине стояли мужчины. Всем действом руководила величественная жрица. Она сидела на возвышении. И вся заполнявшая шатер толпа мужчин и

женщин неистовствовала перед ней. Вокруг нее стояло несколько мужчин с амулетами, указывавшими на принадлежность к числу жрецов, и среди них да Кастро. Мне подумалось, что танцы и песни вызывали на лице да Кастро такое же сосредоточенное внимание, как наши доклады. Возможно, в детстве его так отпугнули церковные обряды, что он обратился к этому своеобразному культу природы.

Они привезли свои обычаи из Африки, и эти обычаи их объединяли даже на кораблях работорговцев, даже в цепях. Теперь здесь рабства не существовало. Но негров по-прежнему объединяли древние обычаи.

Мальчиком я присутствовал на празднествах макумбы. Здесь я впервые в жизни столкнулся с язычеством, уже не диким, но со множеством устоявшихся обрядов. Я подумал, что эти обряды восходят так же, как одеяния женщин, ко временам рабства; тогда для предков этих людей тайные ночные собрания с танцами и песнями, на которые их созывал глухой, только им понятный бой барабана, были шагом на пути к свободе. Белые в Африке до сих пор страшатся звуков барабана в джунглях. Но здесь негры свободны. Их праздник — только подражание старым обычаям.

Те, кто участвовал в обряде, полагали, что божества, к которым они взывают, не говорят с ними, а переселяются в них, чтобы вещать из их души, из всего их существа. Чувствуя, что на них нисходит божество, они падали на землю и бились в экстазе.

Да Кастро был огорчен, что праздник не произвел на меня впечатления, на которое он рассчитывал. Я попытался объяснить ему почему: мне думается, что эти люди собрались только в угоду древнему обычаю. Но мои доводы показались ему рассудочными и рассердили его. Он спросил, не хочу ли я поговорить со жрицей наедине, спросить ее о чем-нибудь или посоветоваться с ней. Я ответил, что у меня нет ни малейшей потребности советоваться ни со жрицей, ни со священником. Да Кастро посочувствовал: у меня, должно быть, очень убогая жизнь. «Возможно, — ответил я, — моя жизнь могла бы быть и свободнее, и богаче, и счастливее, если бы я придерживался, подобно вам, старых обычаев».

Время, которое мне еще оставалось пробыть в Баии, я использовал, чтобы побольше увидеть, а главное, чтобы закупить книги для наших библиотек. Под конец, как я уже говорил, у меня набралось столько книжных пачек, что стало ясно — придется возвращаться морем.

К счастью, в это время в Баии стояло польское судно, на котором мне больше всего хотелось плыть домой и на котором мы с вами сейчас плывем, — «Норвид». Говорили, что оно отправится через два дня и зайдет в Ильеус, где возьмет большой груз какао. Я перевез свой багаж на борт и познакомился с капитаном и его помощниками. Пассажиров было мало. Большинство должно было приехать из Рио: вы, например, певец с женой — он тогда еще заканчивал турне, консульша с детьми, наш специалист по звездам Барч — его тетка хотела, чтобы он остался у нее в Белу-Оризонти, но он возвращался на свой рудник, ваш сосед Войтек — ему надо было получить документы в посольстве в Рио и деньги на дорогу, и еще несколько человек, которые появились позже. На борту уже была монахиня со своей тощей спутницей, они приехали из монастыря в Баии. Монахиня и тогда сидела за отдельным столиком, но ни с кем, кроме своей спутницы — в той тоже есть что-то монашеское, — не разговаривала.

Я пригласил да Кастро на борт, угостил его вишневкой и показал все наше судно. Оно, как вам известно, почти новое. Он выразил восхищение, но был уже не так приветлив и откровенен со

мной, как в первые дни. Я думаю, что его обидела моя сдержанность по отношению к празднику, на который он меня водил, словно я иронически отнесся к религии верующего человека.

Несмотря на это, он мне многое показал в городе. Он водил меня в кабачки, где не только пьют и едят, но танцуют и слушают музыку. Показал мне потаенные уголки порта, где легко ускользнуть от таможенников и портовых комиссаров. Водил в подвалы, к своим родственникам и некоторым пациентам. Они жили в тесноте и нужде, но весело. Казалось, что воздух подвалов рвется из душного, затхлого подземелья, чтобы смешаться со сладостным зовом песен и гитар…

Он показал мне большой рынок. Меня опьянил запах плодов, разнообразных плодов этой земли. Я разглядывал украшения, бусы, нанизанные из косточек невиданных плодов — волосатых косточек с огненно-красной сердцевиной и гладких, как кожа девушки, но светло-зеленого цвета, — и вокруг говорили: вот бусы для мулатки, вот — для белой женщины, а вот те — для негритянок. Если бы мне пришлось пожить здесь дольше, я, вероятно, смог бы лучше понять верования здешних людей и веру да Кастро.

Украшения продавались во множестве лавочек. Ожерелья из пестрых бусин свисали, подобно гроздьям ягод, а над фруктовыми лавочками висели гроздья бананов и других плодов, растущих на пальмах, и казалось, что они созревают в узких крытых переходах рынка.

Мне вдруг пришло в голову купить самых разных фруктов и привезти Герте, выбрав недозрелые — у них будет время дозреть в дороге — и тщательно их запаковав. Ей всегда хотелось увидеть их. Я почувствовал себя вдруг очень одиноким и купил подарки дочери моего шефа и жене отца. Одной — яркое ожерелье, другой — гребень в виде рыбы.

Здесь были целые ряды, где торговали старьем: такую одежду носили обитатели подвалов, в которых мы недавно были. Крытая часть рынка отведена была изделиям из кожи, искусно украшенным тиснением и совсем простым. Я купил себе на зиму грубые туфли, отделанные мехом.

В последний вечер в Баии в нашу честь был устроен своего рода праздник. Хозяин дома — член Академии и очень известный в стране врач — сам не принимал участия в нашем конгрессе, но был другом одного из устроителей и знал, что у нас не так уж много денег на развлечения. Женщины его семьи приготовили угощенье. Мы много выпили. Случайные гости тоже ели и пили. Возможно, среди них были его пациенты, которым удалось здесь поесть, выпить и немного повеселиться. Некоторым досталось только по стакану вина и тарелке фруктов.

Мы сидели вперемешку, а не по старшинству, в большом зале, отделанном деревянными панелями. Во всех стенах были окна, так что отовсюду виделось море. Дом стоял на мысу и своими террасами и садами занимал весь мыс.

Хозяин рассказал нам, что неделю назад ему домой доставили на лодке больного с проходящего парохода. Такие случаи здесь нередки. Этот больной, моряк-негр, перенес уже один приступ лихорадки, второй начался перед прибытием в порт. Врач не смог сразу распознать болезнь. Пока только известили семью больного, которая проживает неподалеку. Непонятно, что делать с матросом дальше.

Один врач, участник нашего конгресса, предложил взять через несколько дней матроса к себе в больницу, если хозяин согласится продержать его до тех пор у себя.

Мне все это показалось чересчур сложным, трудно выполнимым, но гости, по-моему, слушали рассказ врача с одобрением. Разговаривая, мы все время слышали, как волны бьются о садовую ограду. В окнах, куда ни глянь, возникали то весельная лодка, нагруженная овощами и спешащая на рынок, то моторка, плывущая вдоль берега.

Вдруг в комнату вбежали два мальчугана, светловолосых, с корзинами, полными фруктов. Они поставили корзины и очень ловко исполнили акробатический танец. Нам объяснили, что юные белокурые акробаты — сыновья нашего хозяина.