Восстание рыбаков в Санкт-Барбаре. Транзит. Через океан

Зегерс Анна

В порту было так же оживленно и людно, как в дни отхода кораблей. Здесь, как всегда, толпились жены и дети из окружающих поселков, пришедшие проводить своих мужей и отцов. На этот раз отход предполагался примерно дня через два. Мужчины стояли небольшими группами по экипажам и обсуждали свои требования. Западный ветер, хлеставший женщин по щекам завязками чепцов и причесывавший гребни волн в обратном направлении, гнал их мысли независимо от слов вперед, вон из бухты. Через два дня самое позднее, думалось им, они выйдут в море по новым тарифам. А в будущем году последуют их примеру рыбаки соседней области.

После полудня в Санкт-Барбаре было вывешено объявление: всем экипажам предлагалось выбрать

по одному представителю и направить в контору пароходства для переговоров. Рыбаки без особых разногласий выбрали представителей. После голосования собрались у дверей конторы. Избранные делегаты вошли в контору. Ожидавший их там служащий, незнакомый пожилой человек в очках, поднялся из-за конторки и обратился к ним с речью. Он говорил очень вежливо, но так тихо, что все обступили его, чтобы лучше слышать, и соблюдали полную тишину. Компания объединенных пароходств фирмы «Бредель и сыновья» готова вступить с ними в переговоры. Случай с Бределем-младшим не позволяет им прислать своего представителя в Санкт-Барбару. Между тем рыбакам, живущим в округе, надлежит вернуться к себе домой, так как до окончательного соглашения в порту Себастьян и до отплытия пройдет еще несколько дней.

Делегаты, вернувшись к своим товарищам, обсудили это предложение. Кое-кто советовал всем опять собраться наверху и потолковать с Гуллем, но большинство предпочло не задерживать переговоров. Итак, избрали троих, и они вечерним пароходом отправились на остров, а оттуда в Себастьян. В течение следующего дня рыбаки разошлись по домам, и в Санкт-Барбаре снова утихло.

Похлебка, стоявшая на столе у Кеденнеков, была до того жидка, что казалась живым упреком обоим взрослым мужчинам. Солнце, заходившее снаружи, за хижинами, отбрасывало багряные отблески на головы ребятишек, на стену и пол. Младенец спал, в комнате стояла тишина, слышно было только, как ложки скребут по тарелкам.

Кеденнек накануне возвращался домой в обществе своего соседа Бруйка.

— Кеденнек, — обратился к нему Бруйк, — уж ты-то ведь человек с понятием, для чего ты только в это ввязался?

Кеденнек промолчал.

— У таких заварух, — не унимался Бруйк, — лихое начало, да печальный конец. Порт Себастьян? Чушь какая! Вот увидишь, что от этого останется к следующей зиме.

Кеденнек остановился и громко захохотал. Бруйка даже передернуло, и он больше не сказал ни слова, так они молча и разошлись по домам.

Все еще сидели за столом, как вдруг Андреас вскочил с места. В дверь постучали, вошел Гулль. Жена Кеденнека склонилась над тарелкой, а дети уставились на вошедшего, да и Андреас и Кеденнек в недоумении на него воззрились. Нельзя ли ему присесть? Конечно, можно. Ему предложили поесть, в кастрюле еще осталось немного похлебки. Гулль стал отказываться, но тут уж вмешался сам Кеденнек. Гулль повиновался, а затем спросил, не найдется ли у них где переночевать. И в ответ на их удивленный взгляд пояснил:

— Никуда это не годится: вечно я торчу наверху в трактире, они уже знают, где меня искать, это перестало быть секретом, мне следовало бы какое-то время переждать здесь.

— Что ж, почему бы и нет! — согласился Кеденнек.

Дети неотрывно следили за Гуллем. Так вот он, этот приезжий, он их гость! Андреас поглядывал на него сбоку, глаза его блестели: «Вот он и сам к нам пожаловал!» Хотя Кеденнек глаз не сводил с Гулля, тому казалось, что он смотрит куда-то сквозь него, на какую-то точку за его спиной. А Кеденнек между тем думал: «Вот он и сам у меня, за моим столом». Жена Кеденнека недоверчиво разглядывала куртку Гулля.

Детей уложили с родителями, Андреас лег на скамью, а Гулля устроили за перегородкой. Свет погасили; и словно только сейчас все шумы получили право на жизнь, сначала раздалось тихое посапывание

малютки и неназойливый равномерный стук отставшей доски, которой ветер снаружи хлопал о стену. Затем послышалось дыхание детей, затем дыхание Андреаса, а там и супругов. Здесь хорошо спалось. Гулль уснул и, засыпая, слышал, как его дыхание смешивается с дыханием остальных.

У трактирщика наверху, в логове Гулля, поселился молодой купец, поставлявший ему партиями водку, сахар и кофе. Праздник кончился, и в наступившие тихие дни Дезак занялся подсчетом прибылей и издержек. Сам Дезак тоже рыбачил в молодости, но на время пристал к портовому кабачку да так и прижился на берегу, работая то здесь, то там. Он женился на местной жительнице, ее первый муж пристроил к своей лавке распивочную. Эта женщина как-то побывала в порту Докрере, западнее Себастьяна, и по рекомендации знакомой вывезла оттуда в Санкт-Барбару эту самую Мари — прислуживать в лавке и распивочной. С тех пор Мари за неимением лучшего проводила зиму здесь. Она как была, так и осталась оглодком, промышляя тем скудным запасом костей и мяса, какие достались ей на долю.

После того как Дезак перебрал свои товары и все подсчитал, он пришел к заключению, что Мари и на сей раз, как и все эти годы, его обкрадывала. Он кликнул ее, она, щурясь, как и все эти годы, спустилась вниз и, выставив подбородок, с места в карьер принялась бранить хозяина. Дезак схватил ее за волосы и стал лупить, и тут Мари взвыла тем особым вытьем, к которому прибегала только однажды в году, именно в этом случае. Это был негромкий тягучий вой; тому, кто избивал ее, хотелось слушать его еще и еще. Дезак бил и бил, он вошел во вкус и перестал лишь тогда, когда рев Мари был уже на исходе да и успел ему прискучить. Мари всхлипывала и сопела, она забилась в угол и представлялась этакой разнесчастной страдалицей, еще несчастнее, чем на самом деле. Тогда Дезак, смеясь, похлопал ее по торчащей лопатке, очевидно, имея нечто в виду, — ее блуза на этом месте была уже изрядно истрепана, — он что-то пробурчал и ущипнул ее. Потом они побыли вместе до утра, когда молодой купец спустился вниз и попросил кофе.

Уже на следующий вечер разнесся слух, что рыбаки возвращаются из Себастьяна с новым контрактом. Тут мужчины сказали женам, что им не придется больше каждую зиму бедовать, все у них теперь пойдет по-другому. Как по-другому, они не уточняли, и каждый представлял себе это по-своему — женщины, дети да и сам глава семьи. Все только и говорили, что о новом контракте; на рынке и на острове цена на килограмм мелкой рыбешки подскочила на два пфеннига в будний день, да и детишки повеселели. Потом стало слышно, что делегаты прибудут на новом пароходе, и народ толпился на сходнях. Но никто не приехал, за всю неделю не было никаких вестей, похлебка становилась все жиже, женщины теряли всякое терпение, мужчинам пора было выходить в море, все добычливые места поди уже заняты. Ветер, пригонявший с суши нещедрые летние дожди, растерянно натыкался в порту на неподвижные суда, их удерживали здесь невидимые чары, они были, казалось, сильнее его.

Трактирщик сделал крупный заказ, на какой отваживался только глядя на зиму, он отпускал спиртное в кредит, трактир был ежевечерне полон, словно вся деревня страдала от тайного горя, заставлявшего людей искать утешения в рюмке. Гулль обычно возвращался домой вместе с Кеденнеками. Андреас теперь тоже посиживал в трактире, руки на коленях, как и его дядя; смуглое лицо его глядело присмиревшим и усталым — может быть, малышка из Санкт-Бле уже осчастливила его задатком.

Как-то соседка, Катарина Нер, постучалась к ним и присела на скамью. Некоторое время она молчала, а потом и говорит: