Восстание рыбаков в Санкт-Барбаре. Транзит. Через океан

Зегерс Анна

На молу рассказывали, что выход на промысел в Санкт-Барбаре — дело решенное. Только теперь стали ему известны все обстоятельства крушения «Мари Фарер». Андреаса в деревне не было — очевидно, ему еще до оцепления удалось бежать. Все эти новости рождали в душе у Гулля не только горечь, но и гнев. Его там не было! Без устали бродил он по улицам в надежде, что еще удастся повстречать Андреаса — то ли здесь, то ли где-нибудь в другом месте. Но что-то говорило ему, что никогда им уже не свидеться. Ему предстоит в полном одиночестве шагать среди этих бесчисленных людей. Зачем он только поддался на уговоры Мари! На душе у него было так же скверно, как в ту памятную ночь, в боковушке у Кеденнека. Но тогда он лишь говорил себе: «Надо уезжать!» — а теперь и в самом деле уехал. Все это было давным-давно и бог весть в какой дали, сейчас перед ним справа и слева мелькали дома, пестрые витрины, повозки, лошади и люди. Гулль направился к пароходу и сдал капитану свои документы, а затем снова вернулся на берег,

побродил по улицам и вышел на мол. Стоял туманный день, и Санкт-Барбары не было видно. Стоило ему подумать, что через несколько дней рыбаки выйдут в море — будто кто ему только что это сообщил, — как им овладевало отчаяние, отдававшее горечью стыда. Но потом успокоился: ведь его, Гулля, никто не удерживает, он свободен, у него ни души близких. Он говорил себе со всей прямотой, что никогда всерьез не думал уезжать. Он справился, когда на Санкт-Барбару отходит следующий пароход. Еще два-три часа мыкался Гулль по городу и наконец ступил на борт. На обратном пути он все время проторчал в каюте, никто не узнал его, как и на пути сюда. Он уперся в одну точку. Снова захотелось ему женской близости, и он с удивлением вспомнил, что на острове были у него все возможности, а он почему-то ими пренебрег. Никто не задержал его на причале, а также по пути в деревню. Вечерело, дорога была пустынна. И все же ему попались две-три женщины и молоденький паренек. Гулль ускорил шаг, чтобы с ним не заговорили. Женщины остолбенели и долго провожали его взглядом. Их лица успели сменить кожу, но сейчас кожа дала трещину и оттуда проглянули старые их лица. Гулль поднялся наверх, в трактир.

Здесь было немного народу, рыбаки перед отходом занимались всякой домашностью. Но кое-кто все же был налицо, они сузили глаза в щелку и придвинулись поближе. Не успел Гулль присесть, как из лавки вошел Дезак. Увидев Гулля, он оторопел:

— Это еще что? Зачем вы вернулись?

Гулль рассмеялся.

— Глупость вы сделали, что вернулись. А уж мне вы здесь и вовсе не нужны, я на суде заявил, что знать вас не знаю и что никогда вы у меня не жили.

Гулль поник головой, он понимал, что Дезак прав, ведь он приютил его, не задавая лишних вопросов. Рыбаки думали: «Выходит, он снова здесь, это хорошо». Гулль сел, и все у них пошло как прежде. Он уговаривал рыбаков созвать товарищей. Нечего им слушать своих жен, их дело — держаться друг друга и не выпускать из гавани ни одно судно.

Рыбаки сдвинулись теснее и слушали с жадным вниманием. В течение нескольких минут все было как прежде. Но тут за Гуллем пришли. Это были Кеделевы солдаты, они сразу увели его. Впоследствии так и не удалось дознаться, кто их позвал, то ли кто из рыбаков, то ли Дезак, а может быть, солдаты уже на пристани узнали Гулля и пошли за ним по пятам.

Некоторое время кучка рыбаков продолжала сидеть за столом, однако больше ничего не последовало, если не считать сигнального огня — две долгие вспышки и одна короткая. Постепенно они разошлись. Дом опустел, дул, не переставая, ветер, он потрескивал меж досок. Мари осталась одна. Гулль ее и не заметил, но она видела, как он входил и уходил. Все это время она сидела подле шкафа и, щурясь, накручивала на палец бахрому своего желтого платка. Теперь она встала, прикрутила фитиль в лампочке и пошла к себе. Но не успела подняться по лестнице, как снова постучали. Мари спустилась вниз, комнату наводнили солдаты. Они спросили Дезака и, услышав, что его нет, стали шарить в лавке — третий раз за этот месяц. Но вскоре прекратили поиски. Солдаты были в отличном настроении, они уже успели хлебнуть, а тут еще приналегли. Большинство было знакомо Мари по дюнам. Это были парни из глубинки, многие впервые попали к морю. Зиму они проскучали на острове. Знала Мари и долговязого, вихрастого, который схватил ее под мышки и прижал к стене. Лицо его, хоть и багровое от выпитого, было так молодо, что казалось воплощенным добродушием.

— Нечего сказать, хороша! — сказал он. — Заманила сюда молодого Бределя, и с Гуллем тут любовь крутила, и с молодым Бруйком из деревни.

Он продолжал лепетать что-то невразумительное, но и у него было недоброе на уме. Он притиснул большими пальцами ее плечи к стене и вдавил в живот колено. Мари только отчужденно на него глянула и внезапно, расслабившись, выскользнула из-под его рук. Солдаты засмеялись и стали ее хватать, по Мари опять ускользнула. Она напряженно прислушивалась, не возвращается ли домой через лавку Дезак, но его все не было. Молодой вихрастый, разозлившись, притиснул ее к столу, опрокинул на столешницу и держал как в тисках. Мари понять не могла, почему эти солдаты вдруг, именно сейчас и все вместе так яростно захотели ее тощего, истасканного тела. Да ей было, в сущности, безразлично. Безразлично, что они изорвали на ней платье, всю исцарапали и вырвали клоки волос. Даже и эта ни с чем не сравнимая, острая, как стеклянный осколок, поистине невыносимая боль была ей безразлична. Не безразличен был только желтый платок, который она поспешила сорвать с шеи и держала на отлете. Это был все тот же платок, который Гулль заприметил еще на острове Маргариты, а затем узнал на пароходе. По какой-то неизвестной причине, потому ли, что он ей особенно нравился или когда-то ей

думалось, будто в жизни ее все должно измениться, — вот-вот они явятся, эти щедрые дарители, — Мари связывала с платком какие-то шальные надежды. Когда кто-нибудь пробовал разжать ей пальцы, кулачки ее сухих, заломленных назад рук вели отчаянную, упорную и, невзирая ни на что, победоносную борьбу за обладание желтым платком.

Когда Дезак утром вернулся к себе, дом его опустел. Старик Кедель всю ночь продержал его под стражей. Несколько дней спустя Дезак вынужден был сдать свой трактир и покинуть эти места. А сейчас он остановился как вкопанный. Среди луж и осколков стекла лежала, соскользнув со стола, Мари. Она повернула к нему голову, ее ноги были все еще притиснуты к животу, но желтый платок она прижала к груди, как мать прижимает к груди младенца.

С тех пор как рыбаки подрядились на промысел по старым тарифам, дорога в нижнюю Санкт-Барбару была открыта. Ничего значительного больше не случилось — и только спокойствие давило на кручу свинцовой тяжестью воспоминаний.

Когда Гулль миновал женщин, они поспешили к себе домой. Молодой паренек спустился по рифам к товарищам у лодок, и все вместе вскарабкались обратно наверх; на дороге стояло еще двое-трое, те тоже к ним присоединились, они вызвали из домов своих товарищей и всем скопом спустились вниз. Вокруг Рыночной площади, как всегда, горели огни, но вскоре ставни захлопнулись — казалось, дома в страхе смежили веки. Но ведь повсюду восстановлен порядок, почему же им не сидится на месте, завтра выход в море, тарифы приняты, да сейчас уже и вечер, пора ужинать и зажигать свет.

Рыбаки последовали дальше. Быть может, на какое-то мгновение их захватила идея столь безумная, что они сами не могли ее осмыслить, а возможно, им всего лишь пришла охота пройтись строем. Они оставили нижнюю Санкт-Барбару и углубились в дюны. Здесь они вышли на новую дорогу, втекающую в шоссе на порт Себастьян. Добравшись до распадка, откуда дорога ответвлялась к баракам, наткнулись они на Кеделевых солдат. Стемнело, тьма в глубоком распадке сгустилась в непроглядную ночь. Поначалу одни видели только темную массу, а перед ней прямую как стрела, поблескивающую шеренгу: солдаты. Другие видели темную массу и среди нее несколько смутных белых точек: рыбаки.

На почтительном расстоянии в несколько метров — ни шагу больше и ни меньше — оба отряда остановились. Солдаты разглядели среди рыбаков женщин, белые чепцы. Их было немного, только те, чьи мужья застряли в городе или вовсе погибли. Рыбаки и солдаты продолжали стоять друг против друга, все теперь заметили, что ночь шагнула вперед. В первом ряду виднелось молодое белое лицо Катарины Нер, глядевшее на солдат с любопытством. Чепец ее чуть сбился на затылок, приоткрыв светлую прядь волос, отливающих тем мягким живым блеском, каким отличаются волосы еще совсем молоденьких женщин. Ночь постепенно набирала силу, а затем снова начала редеть. Рыбаки не двигались ни взад, ни вперед. Они просто стояли. Поблескивающая шеренга солдат была уже не прямой как стрела, белые точки среди рыбаков слегка колебались. Они несокрушимо стояли друг против друга, хоть их сморило ночное бдение.

Лицо Катарины Нер побледнело от усталости. Даже светлая прядь надо лбом казалась от усталости выцветшей.

Мари давно не бывала у Андреаса. Она заметила, что один из солдат, которые вечно здесь толкутся, за ней следит. Андреас больше не получал никаких известий, но неизменно находил еду в условленном тайнике: то ли Мари украдкой приносила ему кое-что, то ли помогали деревенские. Пора было покинуть это убежище, но Андреас не знал для чего. Радость оставила его. Его изводил страх, неотступный, изнуряющий страх, как бы там, пока он прячется среди рифов, быть может, где-то в ближайшем соседстве, на круче, — отваживаясь пройти дальше, он уже различал крышу Бредвека, словно пуговицу на фуражке, — как бы там не случилось чего-то, что он рискует прозевать. Ведь он так давно уже бездействует. Та история со шхуной отошла в немыслимую давность, он чуть ли не сам ее позабыл. Поначалу она казалась ему чем-то ужасным и величественным — человек, совершивший подобное, осужден на вечное одиночество. Но теперь у Андреаса не было другого желания, как пройтись от Рыночной площади к дому Бредвека. Суда еще не вышли в море, это он видел.

Как-то Андреас проснулся среди дня: ветер изменил направление, небо спустилось низко, всеми корнями оно впитывало земную серость и, исчахнув, возвращало ее земле серым дождем. Он слонялся по окрестности, совершая свой обычный обход, и неожиданно для себя стал подниматься на кручу. Было пасмурно, сеял дождь. Сначала он никого не встретил.

Не задумываясь, бросился он к домику Кеденнека. Когда никто не ответил на его стук и дверь не поддалась, он нажал на нее с такой силой, что взломал замок. И только тут спохватился: дверь была заперта. В комнате стояли сумерки, окно было чем-то завешено, пахло затхлостью. На знакомом пути от двери к печи — здесь обойти стол, там переступить через скамеечку — натыкался он на домашнюю утварь, на инструменты. Что же приключилось с вещами в этом доме, или это ему в голову ударило? В полной растерянности выбежал он на улицу, рядом стукнуло окно, и тут же вышла Катарина Нер.