Восстание среднего класса
Шрифт:
И все же именно потому, что «зеленые» сами не знали, за что выступают, эта партия стала «последним вариантом» для разочарованного избирателя. Все остальные вызвали негативную реакцию, а «зеленые» не вызывали вообще никаких чувств. В худшем случае – просто презрение. Те, кто не хотел прихода к власти правых, но испытывали отвращение к Шредеру, проголосовали за карьериста Фишера. И тем самым действительно добились своего. Правые к власти не пришли, а Шредеру и компании головная боль на четыре года была обеспечена.
Итак, победителей не было. Однако не надо забывать еще одно обстоятельство. В последние недели перед выборами Шредер резко повернул влево. Вспомнив свое марксистско-пацифистское прошлое, он начал произносить громогласные антиамериканские
Теория, согласно которой только умеренность позволяет выигрывать выборы, была в очередной раз посрамлена. Однако социал-демократия «нового образца» оказывается принципиально неспособной на конфликт с финансовыми и корпоративными элитами. А потому не может она и осуществить какие-либо прогрессивные реформы. Твердо заявляя об оппозиции войне, правительство Шредера в экономике продолжало проводить консервативный курс.
В 2002 году в Германии социал-демократия получила отсрочку. Вопрос – надолго ли?
Конец терпимости?
Крах неолиберальной модели становится историческим фактом. Разъяренный средний класс, лишившийся своих сбережений, будет требовать перемен. Он может выступить под левыми лозунгами, но никто не гарантирует, что обиженный обыватель не станет массовой базой фашизма – так уже однажды было.
Стремительный рост правого популизма оказывается естественным спутником капиталистического кризиса – как будто мы вновь возвращаемся в 1920—1930-е годы. Такое повторение неслучайно. Фашизм был порожден не только идеологическими фантазиями Муссолини и Гитлера, но, в первую очередь, экономическими, социальными и психологическими условиями, существовавшими в Европе (а не только в Италии и Германии) после Первой мировой войны. Разрушив социальное государство, неолиберализм в значительной степени воспроизвел аналогичные условия.
Кризис начала XXI века многие экономисты уже окрестили «вторым изданием» Великой депрессии. Неудивительно, что на сцену снова выходят крайне правые партии. Другое дело, что прошлое никогда не повторяется. Точно так же, как неолиберализм не является простым возвращением к капитализму «свободного рынка», существовавшему до Второй мировой войны, так и новый фашизм и правый популизм существенно отличаются от своих прототипов первой половины XX века.
Европейское общество изменилось. Вместе с ним меняется и фашизм. Появляется новый объект ненависти. Место еврея занимают иммигрант, мусульманин, «черный». «Большевистский заговор» заменяется «мировым терроризмом». Масоны превращаются в исламистов. Впервые, наверное, за сто лет религия вновь оказалась темой политической дискуссии в Западной Европе. Причем на сей раз это не старый спор католиков и протестантов, а вопрос об исламе.
К концу XX века ислам стал одной из основных религий в Европе. На самом деле, разумеется, мусульмане жили в Европе со Средних веков, арабская Испания была одним из культурных центров исламского мира, на Балканах турецкая империя сумела исламизировать часть местного населения, а в университетах Британии с XIX века училась мусульманская знать из колониальных и полуколониальных стран. Но все это не мешало Европе воспринимать себя «христианской цивилизацией». Не мешало этому даже присутствие миллионов евреев, которых просто старались не замечать.
Европейские демократии сложились именно в борьбе с христианской церковью, неизменно принимавшей сторону авторитарной власти, безуспешно пытавшейся сдержать восстание масс. В результате европейская политическая культура сформировала как бы два лица. С одной стороны, консервативная традиция, опирающаяся на «христианские ценности», с
Массовый наплыв иммигрантов, начавшийся с Германии, Франции, Голландии и Британии в 1960-е годы, радикально изменил демографическую картину. Хотя иммиграция началась с бывших колониальных метрополий, к концу XX века она стала фактом практически во всех странах. К середине 1990-х Италия, Испания и Португалия, которые раньше сами отправляли своих людей за границу – в Америку и Северную Европу, стали принимать иммигрантов. Швеция и Финляндия приняли весьма либеральное законодательство о политических беженцах. В результате тамошние «новые граждане» существенно отличаются от своих собратьев во Франции или Германии: люди, бегущие от политических преследований, как правило, более образованные и квалифицированные, испытывают гораздо больше симпатии к принявшей их стране, чем те, кто просто приехал на заработки.
Значительная часть «новых европейцев» прибыла из мусульманского мира. Что, в принципе, невероятно обогатило «старый континент». На Востоке культурная и религиозная однородность была редкостью. Большинство обществ там с древних времен представляли собой конгломерат этнических и религиозных общин. И дело здесь не в особенностях исламской культуры, выработавшей собственные представления о веротерпимости, а в слабости государства, которое просто не в силах было полностью ассимилировать или истребить всех, кто не вписывался в господствующие нормы.
Миграция
Массовое переселение людей в Европу из Азии и Африки – объективная реальность XXI века. Причина ее не сводится к тому, что люди бегут от нищеты в более богатые общества. Сама Европа не может уже существовать без иммигрантов. Причины отнюдь не только демографические. Сложившаяся в 1980—1990-е годы экономическая модель предполагает нечто вроде социального апартеида. Рабочие места разделены на «хорошие» и «плохие». Между ними – пропасть. Вертикальная мобильность – то есть возможность подняться к вершинам карьеры – открыта только для тех, кто с самого начала стартовал с «хорошего» места. Примерно треть общества заведомо обречена на положение аутсайдеров. Если население этнически и культурно однородно, это грозит серьезной бедой. Как уже говорилось выше, в условиях неолиберальной глобализации «этническое разделение труда» оказывается социальной необходимостью. «Плохие» рабочие места перестают быть национальным позором и даже социальной проблемой. Солидарность между работниками, занятыми на «хороших» и «плохих» местах, сводится к минимуму. Люди более благополучные могут испытывать сочувствие к бедным иммигрантам, но не отождествляют себя с ними. Социальные аутсайдеры оказываются еще и этническими инородцами и религиозным меньшинством. Так их легче контролировать. В случае неповиновения можно даже выслать и заменить другими. Можно натравить на них ревнителей «чистоты расы» и «поборников христианских ценностей». Ас другой стороны, проблема из социальной превращается в культурно-религиозную. Сердобольные либералы, предлагают решать культурную проблему там, где разворачивается социальная катастрофа. Они твердо убеждены, что несчастья иммигрантов происходят от недостаточного уважения общества к их «идентичности». Принимаются всевозможные законы, защищающие «коллективные права меньшинств». Поскольку социальная ситуация от этого не меняется нисколько, большинству «новых иммигрантов» лучше не становится. Люди, выросшие в безвыходной нищете посреди богатой Европы, испытывают раздражение и разочарование.