Восстание в казарме
Шрифт:
Зато слова Ермолина тут же подхватил рядовой Лосев.
– Правильно Ермолин говорит. За кого нас воевать посылают? За буржуев, за их толстые шкуры! А против кого? Против наших же русских людей, против русских крестьян и рабочих. У красных, я знаю, Михаил Созонов служит, товарищ мой. Мы с ним из одной деревни. Не пойду я своего товарища убивать! Как, братцы, вы думаете?
Солдаты одобрительно зашумели, окружили Лосева.
– У меня тоже земляк у красных, добровольцем пошёл.
– Да что земляк! У меня брат там!
Лосев вытащил из кармана листок бумаги и сказал:
–
– Одиннадцатого?
– Послезавтра на фронт?!
– Никуда не поедем! Лучше здесь умрём!
– Тише, товарищи!
– сказал Лосев, подняв руку.
– Нас обманом и насильно мобилизовали и теперь посылают воевать против большевиков. А большевики - это такие же рабочие и крестьяне, как и мы с вами. Я видел большевиков и разговаривал с ними...
– Видел? Не ври, Лосев. Где ты их видел?
– Где видел - это пока моё дело. Не всё сейчас можно рассказывать. Но только верьте моему слову. Большевики есть и - недалеко отсюда... в Архангельске.
Солдаты притихли, не зная верить или не верить своему товарищу. А Лосев продолжал:
– Скоро наступит время, когда англичан, американцев и французов вышибут из Архангельска. И мы должны помочь большевикам освободить русскую землю от паразитов. Сегодня мы выйдем на парад и виду не покажем, а одиннадцатого прямо заявим, что на фронт не поедем. А если что... так нас поддержат матросы в Соломбале.
Лопатин молча прислушивался к возбуждённым разговорам солдат. Правда слов Лосева захватила его, но он боязливо оставался сидеть в сторонке. Воспоминание о прокламации, которую он передал прапорщику Лебяжьему, снова встревожило его. Там было написано то же самое, что говорил и Лосев.
К параду Лопатин подготовился, как было приказано. Он почистил сапоги, пришил к шинели недостающую пуговицу, подрезал на полах бахрому.
Полк выстроился и отправился на Соборную площадь.
Все события этого дня проходили перед Лопатиным словно в тумане. Молодой солдат всё время чего-то тревожно ожидал, а чего именно - он и сам не сознавал. Но ничего особенного не случилось. Только после парада, когда закончился обед, действительно объявили, что вторая и третья роты должны подготовиться для отправки одиннадцатого декабря на фронт.
На параде Лопатин выполнял команды почти бессознательно. Однажды он даже не воспринял команды и остался в прежнем положении, в то время как солдаты повернулись налево. Хорошо, что это случилось задолго до прибытия командующего и не на виду у командира полка. К нему подскочил Лебяжий и с силой рванул за плечо.
– Оглох, скотина! Весь строй гадишь!
Лопатин чувствовал за собой вину, но в то же время горечь обиды на мгновенье обожгла ему сердце. Почему он "скотина"? И почему так обзывает его взводный, которому он, Лопатин, сделал столько услуг?
Однако с этого момента Лопатин стал внимательнее слушать команды, не ошибался и не запаздывал с выполнением приёмов. Только когда
Впрочем, так же молчаливо встретила приветствие генерала Марушевского и вся рота.
8
Эту ночь командующий спал неспокойно. Кто бы мог подумать, что его, бывшего начальника генерального штаба, ещё недавно мыслившего в крупных армейских масштабах, могла теперь так мучительно волновать отправка на фронт всего каких-то двух рот. Хотя парад, как он сам говорил, прошёл сносно, а обед георгиевских кавалеров - вполне прилично, генерал Марушевский чувствовал напряжённость обстановки. Правда, он принял все меры - приказал назначить в каждую из отправляемых рот по двенадцати офицеров, а в пулемётные взводы отобрать наиболее надёжных солдат. Если потребуется, пулемёты можно повернуть в сторону своих же рот...
И всё-таки генерал не был уверен. На "сносно" прошедшем параде солдаты даже не отвечали, когда он с ними здоровался. Марушевский вглядывался в их лица и встречал в солдатских взглядах уныние и даже злобу.
В своём кабинете генералу не сиделось. Он то и дело посматривал на часы: отправка рот была назначена на одиннадцать.
Марушевский решил пройти в штаб английских войск к Айронсайду. Едва он вышел на площадь, как ему встретился запыхавшийся от бега офицер из комендатуры. Офицер встал, как вкопанный, и только испуганно произнёс:
– В казармах... бунт...
Марушевский стиснул зубы и тоже некоторое время стоял без движения. Он даже не заметил, как к нему подошёл Айронсайд. Английский генерал уже всё знал. Ему всё стало известно раньше, чем русскому генералу, и это усугубляло неприятность. Англичанин ехидно улыбался.
– Да, ваша военная полиция неплохо работает, - согласился Марушевский, когда в словах Айронсайда прозвучал намёк: "Мы знаем лучше вас, что делается в ваших войсках".
– Не завидую полководцам, у которых такие солдаты, - улыбаясь заметил Айронсайд.
– Впрочем, это зависит от самих полководцев. У русских бывали лучшие...
Это было личное оскорбление, но Марушевский не мог на него ответить. В другой обстановке он знал бы, что сказать англичанину. Он знал некоторые подробности карьеры английского генерала, подробности, которые, конечно, не хотелось бы вспоминать и самому Айронсайду.
– Да, - неопределённо сказал Марушевский и тут же понял всю глупость своего ответа.
"Но что же делать?
– подумал генерал.
– Такова обстановка. Приходится терпеть". Почти подобные оскорбления он слышал за последнее время не только от английских генералов, но и от английских офицеров.
– Что же делать?
– спросил он.
Айронсайд чуть поднял руку, растопырил пальцы и медленно, с напряжением собрал пальцы в кулак. Жест был понятен - подавить беспорядки силой оружия.
– Моя помощь вам будет обеспечена, - сказал он.
Марушевский возвратился в свой кабинет и приказал адъютанту вызвать к телефону командира полка. От оскорбления Айронсайда его щёки горели, словно от пощёчин. "Нет, он покажет своё умение командовать войсками, он примет любые меры!"